2023_Kak-Ubit-Drakona-Mikhail-Khodorkovsky — 215 стр. (книга бесплатно). РЕКОМЕНДУЮ!!!

************************************************

ФРАГМЕНТ//https://dragonbook.khodorkovsky.com

Политика никогда не была для меня чем-то самодостаточно важным. До того, как оказаться в заключении, я занимался ею в той мере, в какой это было нужно для бизнеса, то есть для достижения тех экономических целей, которые были для меня тогда приоритетны. Дальше была тюрьма. Тюрьма не лучшее место для политических дискуссий, но хорошее место для политического образования, получением которого я и занимался усердно в свободное от основных тюремных занятий время. В самом конце 2013 года Путин принял решение выпустить меня на свободу. Хотя надежда умирает последней, вероятность такого исхода своей десятилетней изоляции я оценивал крайне низко. Чем именно руководствовался Путин, мне неизвестно достоверно до сих пор. Наверное, всем понемногу. Тут и Олимпиада, которую надо было провести образцово-показательно, и личная просьба Меркель, которую хотелось исполнить в расчете на будущую взаимность, — но и человеческое чувство сострадания к моей умирающей матери, у которой оставался последний шанс меня увидеть. Все это я понимал и учитывал, пока шла стремительная подготовка к моему выдворению из России. Понимал я и то, что без доброй воли и желания Путина этого освобождения никогда бы не случилось и что его решение расстроило очень многих людей в его окружении. Поэтому, хотя я честно предупредил приехавшего ко мне офицера ФСБ, что молча сидеть и прятаться от людей я не собираюсь, мотива заниматься политической деятельностью из личной мести у меня не было. Счет моих отношений с Путиным оказался как бы обнуленным: он меня посадил, отняв десять лет жизни у меня самого и у моей семьи, и он же спас мне жизнь. С высоты сегодняшнего дня видно: не случись этого тогда, я был бы обречен до конца своих дней оставаться за решеткой.

Так что, когда после освобождения я сказал, что не собираюсь заниматься политической деятельностью, я был совершенно искренен. Желания заниматься политикой, чтобы что-то доказать Путину, у меня не было тогда и нет до сих пор. Парадоксальным образом наши личные отношения сложились так, что я ему даже вроде остался должен. Мог убить, но не убил. Мог сгноить в тюрьме, но не сгноил. И я об этом помню. Я планировал заниматься адресной правозащитной и просветительской деятельностью, где, как мне казалось, есть достаточно большое поле для приложения сил и где мой опыт, да и мои деньги, вполне мог бы пригодиться. Но чем дальше, тем настойчивее политика влезала во все, к чему я прикасался. Что же случилось? Что заставило меня отказаться от первоначального твердого намерения не возвращаться больше в зону политики?

Чтобы ответить на этот вопрос, мне придется объяснить, что я понимаю под политической деятельностью и что составляет мою мотивацию для участия в ней. Политика в точном и единственно возможном смысле слова — это борьба за власть. Необязательно для себя, иногда это может быть борьба в пользу кого-то другого. Если смысл и цель политики не власть, то это не политика, а фейк. Или человек, делающий такое заявление, просто нечестен с самим собой и окружающими.

Но за власть люди борются по двум причинам: для одних она является самоцелью, а другим нужна как инструмент для достижения иных целей. Упрощая, можно разделить политиков на прагматиков, которым кроме власти как таковой ничего не нужно, и идеологов, для которых приход к власти является только началом истории. Конечно, это деление условно, его нельзя абсолютизировать, но помнить о нем полезно.

Власть сама по себе, как атрибут альфа-самца, как возможность доминировать и наслаждаться своим высшим положением в иерархии мне никогда не была интересна. Я успел побывать и на самом верху, и в самом низу. Для меня давно не секрет, что формальная, видимая всем власть бывает мало чего стоит, а настоящая, иногда невидимая власть не имеет прямого отношения к публичным позициям в политике. По понятным причинам мне также была совершенно не интересна власть как способ обогащения. Я был и остался достаточно богат, чтобы не думать о хлебе насущном, а всех денег все равно не заработаешь. Но главное было даже не в этом. Я всегда относился и сейчас отношусь с большой осторожностью к людям, для которых политика — самоцель. Проблема в том, что у этих людей нет и не может быть убеждений. Убеждения делали бы их уязвимыми и мешали достигать своей цели. В общем, при прочих равных к власти легче прийти, будучи беспринципным человеком, не обремененным никакими условностями. Такой человек в одной ситуации «за советскую власть», в другой — против, и в обеих обычно выигрывает. Когда таких политиков становится слишком много, общество попадает в затяжную полосу кризисов.

Другое дело — политики с убеждениями. Тут, конечно, тоже не все просто. Если к власти приходят фанатики, одержимые человеконенавистническими идеями, то они становятся угрозой не только конкретному обществу, но и всему человечеству. Тем не менее мир остался бы девственно патриархальным, если бы у власти не оказывались люди с убеждениями, желающие его изменить. Таким образом, вопрос о том, заниматься или не заниматься политикой, всегда сводился для меня к вопросу, есть ли у меня достойные убеждения, ради которых имеет смысл заниматься политикой, а значит, бороться за власть. Пусть и не в пользу себя лично, но в пользу той силы, которая мои убеждения разделяет.

На момент освобождения из тюрьмы я не видел веских оснований для того, чтобы заниматься политикой в России. Я придерживался общедемократических взглядов, таких же, как сотни тысяч других либерально настроенных россиян. Я, естественно, не был согласен с проводимым Путиным политическим курсом практически ни по одному пункту, но в этом я не был уникален. Чтобы выразить свои убеждения, было достаточно поддержать тех, кто был мне близок по взглядам, что я и делал, даже находясь в тюрьме. Лезть в политику для этого было совершенно не нужно. Я не считал, что могу добавить что-то существенно новое к тому, что говорили и делали другие. Ситуация, однако, изменилась вскоре после моего освобождения.

Буквально через два месяца после того, как я, помимо своей воли, покинул Россию, страна стала другой. Точнее, она стала прежней — такой, какой была до перестройки. Как будто воскресший ГКЧП наконец решил разыграть альтернативный сценарий истории. Неудавшаяся попытка задушить революцию в Украине, последовавшее за ней присоединение Крыма к России, в свою очередь, спровоцировавшее войну на Донбассе, — эти события перевернули все в России вверх дном. В считаные месяцы Россия была отброшена политически на десятилетия назад. Произошло первое и самое главное обнуление. Путин и его окружение обнулили все, чего добилось мое поколение, поддержавшее Горбачева и Ельцина в попытке изменить Россию. Это выходило за рамки моего личного конфликта с Путиным. Речь шла уже о принципиальном расхождении во взглядах на судьбу России, ее прошлое, настоящее и будущее. Так у меня возникла мотивация заниматься политикой, которой не было ни в тюрьме, ни в момент освобождения. Она сводилась к очень простой формуле: я должен защитить убеждения и идеалы моего поколения революционеров. Сделать так, чтобы Россия никогда больше не проигрывала своего будущего своему прошлому и не сваливалась в колею, из которой ее с таким большим трудом удалось вытащить в конце 80-х годов прошлого века.

Но как это сделать? Для большинства моих единомышленников ответ на этот вопрос звучал и продолжает звучать предельно просто: убрать из власти Путина и его клику. Выглядит заманчиво, но на деле все не так просто. Мы уже убирали Сталина — и вернулись к сталинизму. Мы убирали Брежнева — и вернулись к застою. В конце концов, мы свергали самодержавие — и спустя сто лет живем при самодержавном режиме.

Я нисколько не сомневаюсь, что можно избавиться от Путина. Рано или поздно он покинет этот мир: бессмертных диктаторов не существует. Но путинизм, сталинизм и самодержавие будут возвращаться в Россию снова и снова до тех пор, пока для них существуют социально-политические и институциональные предпосылки. Хотя персонализировать зло всегда легче и удобнее, дело не в личностях, а в объективных предпосылках, позволяющих любому человеку, достигшему вершин власти в России, стать Путиным, Брежневым или Сталиным. Это работает посильнее законов физики. Приходит к власти революционер, новатор, освободитель — а уходит диктатор, сатрап и душитель свободы, цепляющийся за власть вместе с жалкой кучкой коррумпированных приспешников. И конкретная фамилия ничего не значит, потому что русская действительность сломает любого. В определенном смысле не Путин сломал Россию, а традиционная Россия подмяла Путина под себя. Понимание риска для России навсегда остаться обреченной на повторение собственной истории — вот что заставило меня искать адекватные этой угрозе решения.

Постепенно я пришел к глубокому убеждению, что существующая форма власти способствует консервации российского самодержавия и без ее революционного изменения выбраться из самодержавной ловушки невозможно. Я пришел к выводу, что для России с учетом ее исторических традиций и политического опыта приемлема только парламентская форма правления. Разумеется, речь идет о настоящей парламентской республике, а не о ее бумажной версии вроде советского парламентаризма.

Любые иные формы правления, где в руках формального главы государства сосредоточивается вся полнота исполнительной власти, в России будут с неизбежностью, сразу или через какое-то время, приводить к перерождению режима в автократический и тоталитарный. Это будет происходить по той простой причине, что культурные, экономические и социально-политические тормоза, не позволяющие государству свалиться на авторитарную обочину, у нас пока крайне плохо развиты. Любая, даже самая слабая личность, оказавшись на вершине пирамиды власти, не сможет удержаться от соблазна подмять эту пирамиду под себя. Значит, надо срезать у пирамиды вершину.

Я вижу свою миссию в следующем: убедить тех, кто разделяет мои идеалы и хочет видеть Россию свободной — не на пару месяцев или даже лет, а на десятилетия, — что достичь этого можно, только выстроив в России по-настоящему федеративную парламентскую республику с развитым местным самоуправлением. Важно избавиться от диктатора, важно расследовать преступления режима, важно восстановить хотя бы элементарные демократические нормы в стране и вернуть ей правосудие и справедливость. Но еще важнее сделать это таким образом, чтобы все возвращенное не было тут же утеряно вновь. А это возможно лишь при переходе к парламентской республике.

Построить такую республику в России намного сложнее, чем свергнуть режим Путина. Это и есть настоящая революция, которая не причесывает поверхность политической жизни, а переворачивает сами основы традиционного уклада русской жизни. Такая революция потребует много усилий и жертв, заставит рисковать и перестраивать буквально все снизу доверху. Но только такая масштабная революция может дать России долговременный иммунитет от самодержавия и шанс на новую жизнь в условиях современного постиндустриального глобального мира.

Здесь нужно разъяснить, что я понимаю под революцией. Я глубоко убежден как в том, что революция в России неизбежна, так и в том, что Россия в ней остро нуждается. Это не отменяет моего отрицательного отношения к революциям в принципе и глубокого сожаления о том, что Россия зашла в исторический тупик настолько глубоко, что выбраться из него можно только через революцию. Революция — это в любом случае испытание для общества, даже когда она несет с собой прекрасное будущее. И в то же время революция — это далеко не всегда уличные бои, штурмы, захват почт, мостов и телеграфов. Подобные события не революция, а бунт. Он часто сопровождает революцию, но не является ее обязательным и тем более главным элементом.

В моем понимании революция — это глубочайшая перестройка фундаментальных основ жизни общества, которая изменяет вектор его исторического развития. Сопровождается ли такая перестройка основ социальными взрывами или проходит почти бесшумно — уже второй вопрос. Важнее всего результат. На мой взгляд, переход России к парламентской республике — когда страной управляет правительство, представляющее коалицию партий, которые контролируют парламент по итогам реальных выборов и, в свою очередь, представляют реальное, широкое большинство общества, — это только верхушка айсберга. В его основании лежат фундаментальные изменения в самых разных сферах общественной жизни, осуществление которых необходимо для того, чтобы система парламентской демократии оставалась устойчивой и стабильной. Среди всех этих изменений самым важным является переход к реальному федерализму и самоуправлению городов. Только они могут быть политической базой стабильной парламентской республики.

Вообще в случае России парламентская республика и федерализм неотделимы друг от друга. Для того чтобы вырвать Россию из колеи самодержавия и стабильно удерживать ее на демократической траектории, нужен переход к парламентской республике. А для того, чтобы парламентская республика не превратилась в очередной фасад самодержавия, ее надо подкрепить федерализмом.

Это уже совсем глубокая революция: страну, столетиями приученную смотреть на себя сверху вниз, надо научить взгляду на себя снизу вверх. Логика здесь простая. Демократических политических традиций в России почти нет, есть в основном антидемократические. Гражданское общество, не успевшее толком сложиться, к сегодняшнему дню практически полностью разгромлено. Даже если возникнут благоприятные, близкие к идеальным условия (в чем я сомневаюсь), для восстановления гражданского общества хотя бы до прежнего уровня потребуются годы, при том, что на прежнем уровне оно было очень незрелым. Партийной системы как на федеральном, так и на местном уровне не существует. Все существующие партии — либо политические фейки, созданные самой властью или подмятые ею под себя, либо маргинальные секты, объединенные вокруг своих микровождей и не имеющие серьезной опоры в массах.

Что в таких условиях может придавать устойчивость парламентской системе как альтернативе самодержавию? Что является силой в мире бессилия? Только регионы. Только региональные элиты с их местными интересами, с их местным самосознанием, с их локальными, веками складывавшимися связями являются в современной России потенциальными субъектами, а не объектами политики. Если они поддержат парламентскую республику, она состоится. Если нет — исчезнет как еще один русский исторический мираж. Парламентская республика возможна только при реальном федеративном устройстве, когда местные финансы и вообще местная жизнь — дело тех, кто живет на местах.

Почему тема федерализма для России так важна? Дело в том, что Россия с ее культурной, религиозной и, конечно, экономической многоукладностью может быть унифицированным государством только при жесточайшей диктатуре, которая подавляет и нивелирует все местные особенности. Без такой диктатуры нельзя привести под единый знаменатель Москву и Грозный, Казань и Магадан, Калининград и Хабаровск, Петербург и Кемерово. Если же мы хотим хоть немного демократии, мы должны допустить существование в России многоукладности — не только экономической, но и политической. Кстати, Российская империя, так почитаемая путинцами, была политически многоукладной. В ней столетиями уживались вполне европейское самоуправление Финляндии и средневековые ханства Средней Азии. Демократия в России — это многоукладность, а политическим форматом многоукладности может быть в современных условиях только федерализм.

Но достичь этого непросто. Почему Россия всегда была сверхцентрализованным государством? Потому что, стоило центру ослабнуть и передать на места значительную часть полномочий, на местах появлялись местные царьки, каждый из которых был более жадным и злым, чем московский царь. В результате народ искал зашиты у Москвы от местных сатрапов и выращенных ими бандитов, на чем центральная власть всегда и стояла. Слабый царь — сильные царьки, сильный царь — слабые царьки. Как разомкнуть этот замкнутый круг?

Выход есть. Нужно ввести третий элемент — силу, самостоятельную по отношению к этим двум полюсам. И такой элемент всем хорошо известен — это та самая сила, которую путинский режим в последние годы больше всего подавляет как институт. Это местное самоуправление. Губернатора, прибирающего к рукам власть, пока центр отвернулся, может остановить самостоятельный и самодостаточный мэр или глава администрации. Если царька ограничить местным самоуправлением, он будет вынужден превратиться в регионального конституционного монарха. А местное самоуправление будет инстинктивно искать поддержку в Москве, укрепляя тем самым центральную власть. Это поможет сбалансировать систему, ввести в нее те элементы сдержек и противовесов, без которых невозможно представить себе настоящую демократию.

Место для независимого правосудия возникает только тогда, когда складывается этот треугольник. Отношения в нем по определению не могут быть идеальными. Для их выяснения нужна либо перманентная война, либо общепризнанный арбитр. Нет и не может быть независимой судебной системы, если потребность в ней не возникает у сильных. Кроме объединенных местных элит, сильных в современной России не осталось: все выжжено. Центру, регионам и местному самоуправлению нужны будут правила и арбитр, способный следить за их соблюдением. Может быть, в такой ситуации идея по-настоящему независимого правосудия и укоренится впервые в России.

Появление же системы правосудия станет триггером постепенного глобального изменения отношений между гражданином и государством и создаст предпосылки восстановления (или скорее строительства заново) российского гражданского общества. А прогресс в этом направлении рано или поздно приведет к финальному результату. Свободу, права человека, справедливые и честные выборы на основе политической конкуренции, стабильные институты, поддерживающие правовое государство, — все это и многое другое нельзя получить сразу. К такому результату можно прийти лишь по цепочке следующих одно из другого событий. Важнейшим звеном этой цепочки, на мой взгляд, как раз и является курс на парламентскую республику.

Именно этот курс, а не «борьба с кровавым режимом», есть для меня та цель, ради которой стоило идти в политику. Но движение к ней — дело не быстрое и потребует много терпения.

К сожалению, точное определение цели движения само по себе не гарантирует попадания в точку назначения. Надо понимать, что ждет нас на маршруте. Понятно, что при движении из той точки, в которую нас загнали Путин и его друзья, ничего хорошего ожидать не приходится. Многие из предпосылок, необходимых для установления демократии в России, сейчас просто отсутствуют. Эту ситуацию игнорируют многие очень достойные люди, идеалисты в самом хорошем смысле слова, которые желают, чтобы было как лучше, но в глубине души сами понимают, что будет как всегда. С одной стороны, у нас есть машина террора с огромным обслуживающим аппаратом, который свои позиции не сдаст даже после ухода Путина, а с другой — раздавленное этим террором, запуганное общество, утратившее устойчивые социальные связи, с сократившейся количественно и деградировавшей качественно элитой. Очевидно, что эту пропасть не преодолеть в один прыжок. Нам не обойтись без переходного периода, в течение которого будут подавляться остатки старого путинского общества и создаваться зоны роста общества нового. Эта мысль лежит на поверхности, но, как правило, игнорируется в широкой дискуссии о будущем России. А ведь с практической точки зрения именно устройство общественной жизни в этот переходный период представляется самым важным вопросом на сегодня.

Дело в том, что в России транзит, неважно откуда и куда, — это дремучий лес, в котором легче остаться навсегда, чем выйти наружу. А уж выйти именно там, где планировалось, не удавалось еще никому. Поэтому переходный период требует крайне серьезного к себе отношения. Уверенным можно быть только в одном: послепутинский транзит будет весьма ограничен во времени — он не может продолжаться больше двух лет. Именно на такой срок любая политическая сила, пришедшая на смену Путину, сможет получить кредит доверия. Если за два года правительство переходного периода никуда не перейдет, неизбежно произойдет одно из двух — либо это правительство вынуждено будет установить жесткую диктатуру на неопределенный срок, либо оно будет сметено массами. Это связано с необходимостью принимать в переходный период огромное количество непопулярных мер при самых неблагоприятных для этого обстоятельствах, не говоря уже о таких естественных дополнительных факторах, как сопротивление старых правящих кланов и возможное снижение уровня жизни, сопровождающие практически любую революцию вне общественного компромисса.

Итак, необходимо формирование в России устойчивого институционального каркаса для демократии, что в моем представлении означало бы создание парламентской республики, а также возвращение к федерализму и самоуправлению в совокупности с верховенством права.

Парадоксальным образом вопрос о достижимости или недостижимости этих долгосрочных политических целей зависит от способности переходного правительства обеспечить кредит доверия со стороны большинства в краткосрочной перспективе. Без него не удастся проводить эффективную, но в некоторых аспектах непопулярную политику, направленную на подавление сопротивления старых кланов и формирование базы для новой государственности.

Если переходное правительство сможет проводить жесткий «новый курс», то достижение долгосрочных целей удастся рассматривать как реальную перспективу. Если оно этого делать не сможет и скатится к популизму, то есть исполнению сиюминутных пожеланий масс, то о перспективе можно будет забыть. Доверие людей должно быть длящимся, растянутым во времени. Получить поддержку большинства на короткий период не так сложно. Люди устают от диктаторских режимов, и при определенных обстоятельствах бывает достаточно спички, чтобы их пассивная нелюбовь воспламенилась и переросла в активную ненависть. Но такие вспышки быстро проходят, и масса бросает своих новых вождей. В этом слабость «майданов»: они легко взрываются, но силы их взрыва оказывается недостаточно, чтобы довести дело до конца. Чтобы получить длящуюся поддержку, нужны другие, системные решения, а не просто использование накопившегося раздражения как социального динамита.

В связи с этими соображениями сегодня можно наконец поставить точный диагноз 1990-м, которые неожиданно снова стали предметом оживленных дискуссий в наши дни. Попытка осуществить тогда последовательные реформы, на мой взгляд, провалилась именно потому, что реформаторы пренебрегли необходимостью заручиться устойчивой поддержкой общества. Они наивно полагали, что могут проводить преобразования, игнорируя мнение большинства, в лучшем случае при соблюдении им нейтралитета, в худшем — преодолевая его сопротивление. Это был курс, идеологически ориентированный на небольшую часть общества, разделявшую радикальные «западнические» взгляды. Экономическими выгодоприобретателями реформ тоже стала весьма разношерстная, но очень малочисленная группа. Основная же масса населения не только существенно пострадала экономически от преобразований, но и осталась чужда проповедуемым реформаторами ценностям. Естественным результатом такого положения вещей стало отчуждение общества от власти и ее курса. Впоследствии эта отчужденность выразилась в массовой поддержке контрреволюционного в своей основе, реакционного политического курса Путина. Если мы не хотим повторения этой истории в будущем, мы не должны повторять ошибок 1990-х.

Перед переходным правительством будет стоять крайне сложная задача — решить копившиеся многие десятилетия проблемы в условиях глубокого экономического кризиса и разобщенного социума, балансирующего на грани гражданского противостояния. Как же обеспечить поддержку со стороны общества действиям такого правительства?

Если оставить в стороне меры «быстрого действия» вроде консолидации на основе общей нелюбви к старому режиму (как показывает опыт, она никогда не бывает долгосрочной), то остается только проведение в жизнь «левого курса», удовлетворяющего базовые экономические потребности большинства населения. Большинство должно почувствовать, что действия правительства стратегически отвечают его долгосрочным экономическим интересам: только тогда оно будет готово сопроводить это правительство политически в его непростом путешествии через зону транзита. Иными словами, существует довольно простое, но почему-то не принимаемое многими в расчет ограничение для любых глубоких преобразований в России: они должны проводиться одновременно с реализацией «левого курса». Когда я пишу о «левом курсе», я имею в виду прежде всего его ориентированность на массовые социальные и экономические запросы — в противоположность «правому курсу», ориентированному на запросы меньшинств. Если бы реформаторы 1990-х не разошлись с массами в вопросах социальной политики, то, возможно, нам не пришлось бы сегодня решать проблему путинизма. Если те, кто ставит перед собой цель политической борьбы с режимом, вновь не сойдутся с большинством в вопросах социальной и экономической политики, их политические цели никогда не будут достигнуты.

Сегодня это понимают почти все. Сейчас нет такой оппозиционной силы, которая, помимо политической свободы и правового государства, не обещала бы населению России социальных благ и экономического благосостояния. Но люди не спешат верить этим обещаниям. Отчасти потому, что еще свежа память о 1990-х, а отчасти потому, что в обещаниях мало конкретики и много нереалистичных при нынешнем состоянии экономики посулов.

Для того чтобы завоевать доверие большинства, достаточное для проведения масштабных преобразований, людям должны быть предложены не обещания прекрасной жизни в далеком будущем, а гарантии, работающие прямо сейчас. Как ни странно, такие гарантии существуют и могут быть предоставлены правительством переходного периода населению в обмен на долгосрочную поддержку его реформаторского курса. Это возвращение народу того, что было отобрано у него в 1990-е, а именно — права на природную ренту и справедливое распределение собственности.

Природная рента является основным источником богатства России — как частного, так и публичного. Сегодня природной рентой формально распоряжается государство, а фактически — мафиозное сообщество, подменившее собой государство. Все высказываемые идеи, касающиеся судьбы природной ренты, сводятся к одному: сила, которая придет на смену путинскому режиму, сделает так, чтобы распределение природной ренты стало более справедливым, чем сегодня. То есть народу будет доставаться больше, чем сейчас. Поскольку народ в России привык относиться к любой государственности с глубоким недоверием, то в эти радужные перспективы он не верит.

Но возможен совсем другой подход, который вообще исключает государство как распределителя природной ренты среди населения. В последние годы мы все узнали, что в России есть две нерешаемые проблемы — пенсии и справедливое распределение прибыли от продажи природных ресурсов. Так почему бы не решить одну проблему при помощи другой: направить поступления от продажи энергоносителей, которые и так фиксируются отдельно от других статей дохода, на индивидуальные накопительные счета граждан, открываемые прямо в казначействе? Средства, необходимые для выплаты достойной пенсии, и средства, поступающие в бюджет от эксплуатации природной ренты, — это приблизительно одна и та же сумма. Поэтому замкнуть их друг на друга — мера вполне логичная. Таким образом население России получит возможность непосредственно контролировать природную ренту и перестанет кормить гигантскую бюрократию вместе с прилипшей к ней мафией. Это то, что можно и нужно будет сделать немедленно после прихода к власти. То, что обеспечит коридор политических возможностей при проведении непростых преобразований. Это самое главное, но есть и еще кое-что.

По всей видимости, восстановление доверия между государством и обществом в ближайшее время невозможно на практике без устранения последствий несправедливой приватизации, проведенной в 1990-е годы. Это та родовая травма, которая препятствует проведению в жизнь любых мер экономического оздоровления: в обществе отсутствует доверие не только к государству, но и к частной собственности как таковой, которая составляет фундамент любого конституционного политического государства. В представлении большинства вся частная собственность — результат несправедливого распределения. В значительной степени это представление опирается на опыт приватизации 1990-х. Впрочем, отчасти оно отражает и сегодняшнюю реальность, так как сейчас существенной долей общественного богатства России распоряжается небольшая криминальная прослойка, подмявшая под себя государство.

Без устранения этой в чистом виде паразитической собственности никакое продвижение по пути демократических реформ невозможно сразу по двум причинам. Во-первых, эта собственность, оставаясь в руках коллективного бенефициара путинского режима, будет немедленно использована для того, чтобы блокировать любую конструктивную деятельность переходного правительства. А во-вторых, без конфискации этой собственности не удастся заслужить доверия общества, которое не поддержит никакое правительство, оставившее деньги в руках этих людей.

Поэтому второй неизбежной социальной мерой переходного правительства должна будет стать экспроприация паразитического капитала путинского клана. Изъятые у него активы должны быть переданы в управление публичных инвестиционных фондов, контролируемых парламентом. Доходы от деятельности таких фондов должны направляться на дополнительное финансирование социальных расходов населения, в первую очередь расходов на образование и здравоохранение через направление средств на индивидуальные накопительные счета, открываемые для всех граждан. Эту меру можно рассматривать как компенсационную: она станет исправлением ошибок, допущенных государством при проведении приватизации, а значит, в некотором смысле мерой по восстановлению социально-экономической справедливости.

Сегодня, когда в России фактически введено чрезвычайное положение и осуществляется режим политического террора, любое практическое сопротивление действиям властей парализовано. Опыт, однако, показывает, что бесконечно это продолжаться не может: подобные замкнутые системы в конце концов сами становятся причиной своего краха. Не будет исключением и путинский режим. И если на срок жизни этого режима сейчас повлиять трудно, то на темпы будущего выздоровления — вполне возможно. Они в значительной степени будут зависеть от глубины рефлексии происходящего элитами, от адекватности переосмысления российской истории, от наличия внятной и достижимой цели движения и, что еще более важно, подробной дорожной карты.

Наличие предварительного общественного консенсуса по всем этим пунктам значительно упростит и ускорит процесс нормализации после падения режима. Отсутствие же консенсуса и тем более отсутствие самого плана, вокруг которого его можно выстраивать, существенно усложнит оздоровление общества, а может быть, и вообще сделает его невозможным. Обстоятельства складываются так, что на какое-то, возможно даже длительное, время духовное и интеллектуальное сопротивление режиму чуть ли не единственная доступная большинству оппозиционно настроенных граждан форма сопротивления. Но «потусторонность» и кажущаяся отвлеченность такого сопротивления от настоящего не умаляют его исторической значимости. Напротив, именно по этой линии проходит сегодня фронт борьбы за будущее России. В начале любого действия лежит слово — и важно, чтобы это слово было точным и било в цель.

В нынешней России нет места для политики и мотивов для того, чтобы ею заниматься. Но они есть в будущем России. И именно мысль о той России, которая оставит путинизм в прошлом, мобилизует меня на то, чтобы заниматься политической деятельностью. Это будущее выглядит непростым. Путин оставит России тяжелое наследство, с которым продвигаться дальше будет очень нелегко. Этот путь будет усеян историческими ловушками, в которые Россия попадала уже не раз, застревая в них на десятилетия.

Я убежден, что переучреждение России в качестве парламентской, действительно федеративной республики с сильным самоуправлением — та точка опоры, от которой можно будет оттолкнуться, чтобы покончить с проклятием самодержавия навсегда. Одновременно я отдаю себе отчет, что достичь этой точки в России можно, только двигаясь по «левой полосе». Моя политическая цель сегодня — создание широкого общественного консенсуса как в отношении самой цели, так и в отношении методов ее достижения.//https://dragonbook.khodorkovsky.com

****************************************************************************************************

BERLIN, GERMANY — DECEMBER 22: Mikhail Khodorkovsky, the former Yukos oil company chairman who was charged with embezzlement and tax evasion, speaks to the media at his first press conference since his release from a Russian prison two days before on December 22, 2013 in Berlin, Germany. Khodorkovsky flew to Berlin and was received by former German Foreign Minister Hans-Dietrich Genscher and has also been reunited with his family. Khodorkovsky spent 10 years in prison until his unexpected pardon by Russian President Vladimir Putin. (Photo by Sean Gallup/Getty Images)