Михаил Фырнин. «Мир спасет красота» (философия Ф.М. Достоевского)

Вы, конечно, помните, как эта фраза появляется у До­стоевского. Один из персонажей «Идиота», обращаясь к князю Мышкину, восклицает: — Правда, князь, что вы раз говорили, что мир спа­сёт «красота»? Господа,— закричал он громко всем,— князь утверждает, что мир спасёт красота!.. Какая красота спасёт мир? Мне это Коля пересказал… Вы ревностный христианин. Коля говорит, что вы сами себя называете хри­стианином.

В дальнейшем ни в речи автора, ни в речи героев Досто­евский не даёт на этот вопрос прямого ответа. Достоевский вообще часто не даёт в своих произведениях прямых отве­тов. И не только потому, что поднимает самые сложные во­просы человеческой жизни, но и потому, что на некоторые из них прямолинейных ответов просто не существует. Не существует, потому что все они — в том числе и вопрос о спасающей мир красоте — корнями своими уходят в глуби­ну той мистической причины, по которой возникал на Зем­ле человек. Не Вселенная, говорит нам всеми своими про­изведениями Достоевский, не жизнь в её удивительных ма­териальных проявлениях есть главная тайна мира, а — че­ловек. Именно он — тайна всех тайн, и никакие другие тайны не могут сравниться с той, что «заключена в самом человеке и для него же самого» предназначена: а для чего человек живёт? Ведь не для совершенствования же техни­ки появился он на белом свете. И не для того, чтобы зара­ботать капитал. А если смысл человеческой жизни в разви­тии самого человека, то к чему тогда он должен стремить­ся?

Достоевский убеждён: от этого вопроса невозможно уйти ни в каком обществе, и даже тогда, когда люди будут пол­ностью обеспечены, всё-таки вопрос останется: «При всём этом комфорте… для чего, собственно, жить, какая цель?..» Но чтобы получить верный ответ, нужно прежде всего вопрос правильно сформулировать. И в конце жизни, в ро­мане «Братья Карамазовы», Достоевский открывает для себя предельно ясную форму тайны, в которую заключён на Земле человек: «Тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить». Ибо, только задавшись таким вопросом, считает он, и можно опреде­лить правильное направление в поиске смысла жизни. Ведь человек, говорит Достоевский, не родится сразу челове­ком, а должен стать им, должен сделать из себя человека. Но в этой своей выработке он непременно должен ориенти­роваться на идеал, то есть на то, что может служить ему примером совершенства во всех смыслах. Без этого чело­век жить не может. Поэтому Достоевский считает: челове­чеством в истории всегда управлял идеал, то есть «определённое сколь-нибудь желание лучшего». Определить же идеал, говорит Достоевский, который «прекрасен, свят и блажен», без нравственности невозможно, начала нравст­венные — основа всему. А источник нравственности, то есть источник способности человека понимать, что есть добро, а что зло, находится, по его мнению, не в самом че­ловеке, а где-то в высшем невидимом Божественном мире.

Словам о спасающей мир красоте на дне рождения кня­зя Мышкина предшествовал разгоревшийся между гостями спор об идее, способной объединить человечество для жизни на Земле.

«…Чем вы спасёте мир»,— спрашивает у гостей хозяин дачи Лебедев,— персонаж, в уста которого Достоевский вкладывает одну из своих сокровеннейших мыслей. Этим вопросом Лебедев хотел выяснить, чем можно придать смысл жизни человечеству; или — какую идею можно по­ставить в центр жизни, чтобы она стала для всех людей во все времена опорой, объяснив им, для чего они должны жить в течение будущих столетий.

Такой идеей, отвечают ему гости, может служить «все­общая необходимость жить, пить и есть», благодаря кото­рой разовьётся, в частности, множество железных дорог, и уже от одного этого будет легче подвозить хлеб людям в случае голода.

Но ведь этого мало, возражает им Лебедев, потому что если подвозу хлеба не будет нравственного основания, то есть желания помогать голодным из сострадания, то те, кто будет подвозить хлеб, могут по своему желанию перестать это делать — ну не понравились им чем-то голодные люди, или чем-то оскорбилось их тщеславие, или по любой дру­гой причине.

И, предваряя собственную, так и не высказанную до кон­ца мысль о той идее, которая только и может лежать в ос­нове объединения всех людей, Лебедев рассказывает ис­торию из XII века. Один человек во время голодов пример­но лет за двадцать съел шестьдесят католических монахов и шесть младенцев. Преступник кончает тем, что доносит на себя. «Спрашивается,— восклицает Лебедев,— какие муки ожидали его по тогдашнему времени, какие колёса, костры и огни? Кто же толкал его идти доносить на себя? Почему не просто остановиться на цифре шестьдесят, со­храняя секрет до последнего издыхания? Почему не просто бросить монашество и жить в покаянии пустынником?.. Вот тут и разгадка! Стало быть, было же нечто сильнейшее ко­стров и огней и даже двадцатилетней привычки. Стало быть, была же мысль, сильнейшая всех несчастий, неуро­жаев, чумы, проказы и всего того ада, которого бы и не вы­несло то человечество без той связующей направляющей

«…никаким развратом, никаким давлением и никаким унижением не истребишь, не замертвишь и не искоренишь в сердце народа нашего жажду правды, ибо эта жажда ему дороже всего»

сердце и оплодотворяющей источники жизни мысли!..». И вот эта-то пробудившаяся в сердце преступника гигант­ской силы нравственная мысль и заставила его раскаяться в своём преступлении и пойти на смерть. Мысль эта оказа­лась для него ценнее собственной жизни.

Этой историей о пробудившейся в преступнике совести Достоевский как бы заранее говорит, что он хочет найти не просто истину, вмещающую в себя главный смысл челове­ческой жизни на Земле, но чтобы смысл этот был непре­менно и нравственным — то есть чтобы он не мог оправ­дывать зло, не мог служить злу. Безнравственная истина не может спасти людей от ненависти друг к другу в погоне за материальным благополучием и комфортом, она вообще не способна быть истиной, поскольку не признаёт в челове­ке его духовной природы, жаждущей жить ещё и идеалом добра и красоты.

Но, окинув мысленным взглядом всю историю человече­ства, Достоевский видит: кроме Христа, нет другой лич­ности и нет другой идеи,способных передать абсолютный человеческий идеал, идеал совершенного человека, кото­рый уже выражен Христом и явлению которого на Земле следует придать значение «бесконечного чуда».

Достоевский говорит, что цивилизация дошла до дикого, жалкого и ничтожного определения — мерить благососто­яние государства «числом, мерой и весом продуктов», про­изводимых людьми. Тогда как «первое дело цивилизации… должно состоять в твёрдости приобретённых нравственных оснований». Только нравственная идея, положенная в ос­нову всего, может соединить людей для достижения их и гражданских целей. «А все нравственные идеи основаны только на идее личного самосовершенствования в идеале».

Человек стремится к идеалу на протяжении всей исто­рии, и стремление это «есть величайший закон природы». А после появления Христа, говорит Достоевский, «стало ясно как день, что высший смысл человеческой жизни — в нравственности», которая есть «главное приобретение и цель человечества», и что «высочайшее, последнее разви­тие личности именно и должно дойти до того (в самом кон­це развития, в самом пункте достижения цели), чтоб чело­век нашёл, сознал и всей силой своей природы убедился, что высочайшее употребление, кото­рое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего я — это как бы уничтожить это я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно».

То, что Христос явил собою высший тип чело­века, вынуждены были признать даже самые ярые атеисты. Достоевский говорит, что перед этим «пресветлым ликом богочеловека, его нравственной недостижимостью, его ЧУДЕС­НОЙ И ЧУДОТВОРНОЙ КРАСОТОЙ» «остано­вился даже как перед неодолимым препятстви­ем Ренан, провозгласивший в своей полной без­верия книге «Жизнь Иисуса», что ХРИСТОС ВСЁ-ТАКИ ЕСТЬ ИДЕАЛ КРАСОТЫ ЧЕЛОВЕ­ЧЕСКОЙ, тип недостижимый, которому уже нельзя более повториться даже и в будущем».

Считая нравственность Христа ключом ко всей челове­ческой жизни, Достоевский говорит: без неё человек запу­тается, ибо не будет знать, какой мерой оценивать поступ­ки людей. Человек без веры в своё бессмертие, то есть в Бога, не только беспомощен, но и способен оправдать лю­бое зло, любое преступление. Ведь если нет Бога и бес­смертия души, то для чего тогда делать добро, для чего любить людей? «Главное — это с комфортом дожить до конца жизни, а там хоть всё гори». «А если так, то почему мне (если я только надеюсь на мою ловкость и ум, чтобы не попасться закону) и не зарезать другого, не ограбить, не об­воровать, или почему мне если уж не резать, так прямо не жить за счёт других, в одну свою утробу? Ведь я умру, и всё умрёт, ничего не будет!»

Но в нас, рассуждает Достоевский, существует наше «я», которое всё осознаёт. А если наше «я» осознаёт и всю Зем­лю, и её законы, то, следовательно, оно становится выше самой Земли и не укладывается в одни только её земные законы, а выходит из них — то есть наше «я» имеет для се­бя особый закон, которому оно подчиняется и чему оно то­же, кроме Земли, принадлежит. А где же этот закон? Ко­нечно — «не на Земле, где… всё умирает бесследно и без воскрешения». Вот это наблюдение над нашим «я» и несёт, говорит Достоевский, намёк на бессмертие нашей души.

А если нет бессмертия, нет Бога — тогда человеку всё позволено, любое преступление, и тогда вся История — просто хаос, «дьяволов водевиль» без всякого смысла.

По мнению Достоевского, суть возникших в Западной Ев­ропе идей социализма состоит в том, что это есть «попыт­ка устроить жизнь без Христа… по одной науке. Поэтому социалисты говорят прежде всего о хлебе», то есть счита­ют вопрос пропитания главным вопросом жизни людей. Ведь идеал социалистов состоит в том, что если все люди будут обеспечены, то не только не будет бедных, но не бу­дет и преступлений; и наступит всеобщее счастье.

Да, накормить голодное человечество есть величайшая задача — но не главная! Ибо «никакое уничтожение бедно­сти,— говорит Достоевский,— никакая организация труда не спасут человечество от ненормальности, а следственно и от виновности и преступности». Потому что «зло таится в человечестве глубже, чем полагают лекаря-социалисты, что ни в каком обществе не избегнете зла, что душа чело­веческая останется та же, что ненормальности и грех исхо­дят из неё самой».

Но раз пороки находятся не вне человека, а в самом че­ловеке, как бы говорит этим Достоевский, раз они исходят из его собственной души, то значит — надо ле­чить саму душу. А ЛЕЧИТЬ ДУШУ ЧЕЛОВЕКА МОЖНО ТОЛЬКО ОДНИМ — ИДЕАЛОМ КРАСО­ТЫ! Только при вере, что Христос — это оконча­тельный идеал человека, «мы достигаем… того восторга, который… имеет силу не совратить че­ловека в сторону. При меньшем восторге челове­чество… непременно бы совратилось сначала в ересь, потом в безбожие, потом в безнравствен­ность, а под конец в атеизм и в троглодитство, и исчезло, истлело бы».

Ни комфортом, ни едой, ни гармоничным соци­альным устройством вылечить душу от пороков нельзя. Более того, путь удовлетворения людей одной едой, по мнению Достоевского, есть глубо­чайшая историческая и метафизическая ошибка, аналогичная той, к которой дьявол подталкивал Христа. Сатана явился удалившемуся в пустыню Христу и попросил Его превратить лежащие в пустыне кам­ни в хлебы, чтобы накормить голодных людей. Эта просьба сатаны выглядит очень демократичной и гуманной. Дейст­вительно, что может быть выше, чем накормить голодных? И разве можно видеть в этой невинной просьбе какой-то подвох? Сатана, по мнению Достоевского, как бы убежда­ет Христа — поскольку Тот Сын Божий и всё может — ре-

«Сначала высшая идея, а потом деньги, а без высшей идеи с деньгами общество провалится».

шить по справедливости: сначала накормить людей, снаб­дить их всем необходимым, дать им такое устройство об­щества, чтобы хлеб и порядок у них были всегда,— а потом только и проповедовать воздержание от грехов, смирение, целомудрие. Если и после этого люди согрешат, то будут неблагодарными, а что теперь грешат — так это с голоду. «Грешно с них в этом случае спрашивать».

Но Христос, говорит Достоевский, знал, что хлебом од­ним — то есть как животное — человек не будет жить ни­когда, потому что в человеке, кроме мира животного, есть ещё мир и духовный. Христос знал: хлебом одним не ожи­вишь человека. Если же у него не будет жизни духовной, не будет идеала Красоты (то есть того, во что верить, кому по­клоняться, к чему стремиться), из образа коего «почерпать и дух его, и стало быть и всё нравственное бытие», «то за­тоскует человек, умрёт, с ума сойдёт, убьёт се­бя или пустится в языческие фантазии. А так как ХРИСТОС В СЕБЕ И В СЛОВЕ СВОЁМ НЁС ИДЕАЛ КРАСОТЫ, то и решил: лучше вселить в души идеал красоты; имея его в душе, все ста­нут один другому братьями, и тогда, конечно, работая друг на друга, будут и богаты. Тогда как дай им хлеба, и они от скуки станут, пожалуй, врагами друг другу.

Но если дать и Красоту, и Хлеб вместе? Тогда будет отнят у человека труд, личность, самопо­жертвование своим добром ради ближнего — одним сло­вом, отнята вся жизнь, идеал жизни. И потому лучше воз­вестить один свет духовный».

Так, по Достоевскому, мог думать Христос, вложивший все эти мысли лишь в одну-единственную фразу-ответ на предложение сатаны: «Не хлебом единым жив человек».

Этим рассуждением о человеке-животном и человеке, которого Достоевский называет духовным существом, он как бы говорит нам: точно так же, как для поддержания своего физического тела человек должен питаться пищей физической, так и для поддержания жизни души он должен питаться пищей, соответствующей её потребностям. А душа человека — духовного существа может питаться, то есть жить только высшим смыслом жизни. Душа не может жить земным, будучи по природе своей всегда устремлённой к бесконечности, к абсолютному идеалу. И только в этом своём высшем устремлении душа и может существовать в человеке. «Ведь закон бытия человеческого,— говорит До­стоевский в романе «Бесы» устами одного персонажа,— состоит и в том, чтобы человек всегда мог преклониться пред безмерно великим… потому что безмерное и беско­нечное так же необходимо человеку, как и та малая плане­та, на которой он обитает…».

Вот почему Христос не соблазняется дьявольским иску­шением дать людям незаработанный ими дармовой хлеб. Это значило бы признать человека всего лишь за обычное животное. И вот почему Достоевский приравнивает идеал человека, принесённый Христом, к высшему смыслу жизни на Земле.

Достоевский убеждён: Христос явил во всей своей славе тип человека будущего и если б даже «люди не имели ни малейшего понятия о государстве и ни о каких науках, но были бы все как Христы», рай на Земле наступил бы тотчас же. «Христианство есть доказательство того, что в челове­ке может вместиться Бог. Это величайшая идея и величай­шая слава человека, до которой он мог достигнуть».

Существование Земли оправдано уже одним тем, говорит Достоевский, что приходил Христос — «приходил затем, чтоб человечество узнало, что знания, природа духа чело­веческого может явиться в таком небесном блеске, в самом деле и во плоти, а не то что в одной только мечте и в иде­але, что это естественно и возможно…».

Нравственным совершенством своей личности Христос показал людям, что, достигнув её — то есть исполнив ко­нечный замысел Творца,— человек откроет ею, как клю­чом, дверь в высшие духовные Божественные миры. И тог­да ему, подобно Христу, станут подвластны не только зем­ные стихии, прозрения и воскрешения мёртвых, но и вели­чайшая из всех тайн мироздания, которую принёс Христос Своим Воскресением,— тайна бессмертия!

Идеал Красоты Христа должен спасти (и уже спасает) людей: и не только в религиозном смысле, то есть от греха и от смерти, но и в обычном земном смысле, который преж­де всего имел в виду Достоевский, говоря, что «жизнь задыхается без нравственной цели», что без стремления к бесконечной красоте совер­шенства жизнь человека станет пустой и бес­смысленной и он не сможет вынести одних толь­ко животных интересов.

Носителем этой высшей идеи человечества, которая есть одновременно и единственный за­лог его спасения, Достоевский считал право­славный русский народ, выбравший Христа как идеал Красоты и Справедливости всей своей многострадальной историей. И потому главное предназна­чение русского народа в судьбе всего человечества он ви­дит в том, «чтоб сохранить у себя божественный образ Христа во всей чистоте, а когда придёт время, явить этот образ миру, потерявшему пути свои!». Эту мысль Достоев­ский считал последним словом своих убеждений.

И от этой своей мессианской роли Русский Народ не только не должен, но и не может отказаться, поскольку связь его с верой в Христа, с православием настолько глу­бока, настолько нерасторжима, что, если в нём «кончится вера во Христа, кончится и русский народ».

Достоевский верит, что «наша вечно созидающая Рос­сия», которая «одна… живёт не для себя, а для мысли», и готовит всему миру обновление через русскую мысль; и что русский народ несёт «миру единственное, что мы можем дать, а вместе с тем единственно нужное: православие, правое и славное вечное исповедание Христа и полное об­новление нравственное его именем».

И если весь мир, приняв Красоту Христа за идеал, поста­вит своей целью воплощение Её в истории, то мир будет Ею спасён. Отсюда величайшая задача каждого человека — уподобиться Христу, или, если перевести эту мысль на язык русского богословия, стать святым. Красота Христа, как бы говорит нам Достоевский, не есть только спасающая людей от ненависти друг к другу красота, но и красота, творящая совершенного человека, который и есть цель Жизни, цель Бытия!

«Я сложил себе символ веры, в котором всё для меня яс­
но и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, муже­ственнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне луч­ше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».

«Стремитесь всегда к самому высшему идеалу! Разжигай­
те это стремление в себе как костёр. Чтобы всегда пылал ду­шевный огонь, никогда чтобы не погасал! Никогда». //https://mybiblioteka.su/3-95644.html

Полностью статью автора читайте здесь: Михаил Фырнин. «Красота спасет мир». С. 8-20.// Собрание мыслей Достоевского / Сост. и авт. предисл. М.А. Фырнина; ил. И.С. Глазунова. — М.: Изд. дом «Звонница-МГ», 2003 — 640 с.

(На мой взгляд, в этой краткой статье заключена вся соль Послания Достоевского.)

__________________________________________________

Бесспорно, русскую культуру и литературу нельзя представить без феномена Достоевского, в исследовании души человеческой которому, пожалуй, нет равных. Достоевский — философ дуальности. Религиозный философ нравственности и Красоты Христа (христосознания) как идеала жизни.

С земным Юбилеем, 200-летием со Дня Рождения Вас, Федор Михайлович! Низкий Поклон! Аминь …………

Н.Шлемова

P.S. Нельзя быть русским человеком, носителем русского языка и ментальности и не прочитать Пятикнижие писателя. Пятикнижие Ф. М. Достоевского — это пять великих книг Ф. М. Достоевского. Исследователи включают в пятикнижие романы: “Идиот”, “Братья Карамазовы”, “Бесы”, “Подросток”, “Преступление и наказание”. Каждая из этих книг была создана Достоевским во время депрессий и переживаний.