Рейтинг романов Набокова: от худшего к лучшему

17 с половиной образцов крупной прозы, субъективно ранжированные: от откровенной автопародии до гениальности

Составил Юрий Левинг

17«Смотри на арлекинов!» (1974)

К концу своего творческого пути Набо­ков все больше и больше зани­мается автопародиями: он будто наслаждается отблесками былых комбинаций, но све­жих решений уже не предла­гает. Сюже­ты его поздних романов перестают удив­­лять разно­образием, а стиль — новаторством исполнения. В «Смотри на арлеки­нов!» мемуарист по имени Вадим Вадимо­вич Н. вспоминает исто­рии своих неудачных браков и любов­ных похождений, а также путешествие с поддель­ным паспортом в СССР. Опи­сание поездки дало некоторым чита­телям основания предпо­лагать, что за этим скрывался возмож­ный вояж Набокова инкогнито в Совет­ский Союз (на самом деле на вполне закон­ных основаниях это неоднократно дела­ла его родная сестра Елена Сикор­ская начиная с лета 1969 года).  См., например, переписку с ленинградской корреспонденткой и почитательницей твор­чества ее знаменитого брата: «Минув­шее, живи!..». Из писем Елены Владимировны Сикор­ской (урожд. Набоковой) Наталье Ива­новне Артеменко-Толстой.

Следующая цитата из финальных стра­ниц последнего опубликованного при жизни писателя романа, как пред­став­ля­ется, могла бы описывать и незавидное положение самого классика. Перо На­бокова по инерции еще писало, но крас­ные чернила в его писа­тельских венах уже высохли.

Цитата: «Сердце и легкие у меня работали — или их вынуждали работать — нор­мально; так же вел себя и кишечник, этот шут в перечне персонажей наших личных мираклей. Тело лежало распластанным, как на „Уроке анатомии“ кисти старого мастера»  Пер. С. Ильина..

16«Просвечивающие предметы» (1972)

На русском существует несколько пере­водов этого романа, и все они носят разные назва­ния: «Просве­чи­вающие предметы» (пер. А. Доли­нина, М. Мей­лаха, 1991), «Прозрач­ные вещи» (пер. С. Ильина, 1996), «Про­зрачные пред­меты» (пер. Д. Чекалова, 2004). В швей­царский период  Когда Набокову исполнилось шесть­десят, он навсегда вернулся в Европу и с 1961 года поселился в отеле Montreux Palace, в Швей­царии, на бе­регу озера, вдали от докучливой публики и с ошеломи­тельным видом на снеж­ные гор­ные вершины. Набо­ков садится на своего люби­мого конь­ка — и сочи­няет роман про неудачную попытку героя вер­нуться в потерян­ный рай прошлого. Роман — тот случай, когда о покойнике чем плохо, лучше ничего…

Цитата: «„Авангард“ в искусстве редко означает что-то большее, чем дань оче­редной претенциозной обыватель­ской моде, и поэтому Хью, когда поднялся занавес, не так уж удивился, увидев совершенно голого отшельника, воссе­дающего посреди пустой сцены на сло­ман­ном унитазе»  Пер. А. Доли­нина и М. Мейлаха..

15«Ада» (1969)

Большое орнаментальное произве­дение со сложной тяжеловесной архитек­ту­рой. Набоков выстраивает подобие лаби­ринта с запутанными ходами и по­вторяющимися поворотами — у этой семейной саги есть как свои поклон­ники (к примеру, биограф писателя Брайан Бойд посвятил несколько деся­тилетий аннотированию романа, но конца его колоссальному проекту Ada Online не видно), так и ярые про­тив­ники (английский прозаик Мартин Эмис признался, что так и не смог одолеть текст до конца: «Когда писа­тельский талант начинает съезжать с рельсов, вы ожидаете отметины от тормозов, максимум битое стекло; в случае с Набоковым механическая поломка происходит в масштабах ядерной катастрофы»).

В центре сюжета — инцестуальный роман между Адой и Ваном, сестрой и братом, разворачивающийся на идиллическом фоне выдуманной планеты Антитерры. Детство Ады проходит в поместье Ардис (послед­нему обязано своим названием легендарное мичиганское издатель­ство Карла и Эллендеи Проффер, печатавших в 1970–80-е годы запрещенную в СССР литературу на русском языке, включая произведе­ния самого Набокова). В роман также включен важный для эстетики позднего Набокова философ­ский трактат, написанный от лица Вана Вина, под названием «Ткань времени».

Цитата: «Меня радует — о, множество вещей, — меланхолично-задумчивым тоном продолжала она, тыча вилкой в голубую форель, которую, судя по искрив­ленному тельцу и выпучен­ным глазам, сварили живьем, причинив ей ужасные муки»  Пер. С. Ильина..

14«Машенька» (1926)

Первый роман Сирина о первой боль­шой любви. Легкая проза, мерцающая в диапазоне между Чеховым и Буни­ным, в которой уже различимо обеща­ние будущего Набокова: крепко сбитый линейный сюжет, отточенные форму­лировки, щемящая ностальгия по уте­рянной юности и утопической России. Тон­кие наблюдения за пове­де­­нием героев и не в последнюю очередь особая тональ­ность набоков­ского юмора, который исподволь пронизы­вает ткань короткого романа, делают этот про­заический дебют маленькой удачей и одновременно анонсом и аван­сом большого писателя.

Цитата: «Кларе казалось, что эти чув­ства должны быть тише, без ирисов и скрипич­ных вскриков. Но еще невы­носимее было, когда подруга, щурясь и выпуская сквозь ноздри папиросный дым, начинала ей передавать еще не остывшие, до ужаса определенные под­робности, после которых Клара видела чудовищные и стыдные сны».

13«Подвиг» (1932)

Если у Набокова по атмосфере и месту действия есть «русские», «немецкие» и «американские» романы, то «Подвиг» можно назвать наиболее «английским» из сочинений Набо­кова: в нем бережно воссоздаются детали кембриджского студенческого быта самого автора. Мартын Эдельвейс — типичный роман­тик и искатель приключений. Но пове­ст­вование не о его конкретной судьбе, а вообще о триумфе человека, преодо­левающего собственные страхи, в том числе самые сильные — экзистенци­альные (недаром в английской версии перевод романа получил новое назва­ние — «Слава»). После блестящей «Защиты Лужина» на появление этой книги эмигрантская критика отозва­лась весьма сдержанно.

Цитата: «Было одно мгновение, когда, грудью касаясь скалы, он руками за нее не держался и чувствовал, как пропасть за ним напрягается, тянет его за икры и плечи. Он не закурил только потому, что выронил спичечный коробок, и было очень страшно, что звука падения не послeдовало, и, когда он опять двинулся по карни­зу, ему казалось, что коробок все еще летит».

12«Отчаяние» (1934)

Первый роман Набокова, прочитан­ный мной в репринте карманного формата, в свою очередь воспроизво­дившем оригинальное берлинское издание (Петрополис, 1936). Проди­раться сквозь дореволюцион­ную орфографию выданного в публичной библиотеке города Акко весной 1992 года экзем­пляра было непривычно для глаз, но на фоне кучерявого шрифта языка новой родины даже интересно: детек­тивный сюжет про имитацию убийства, сфабрикованного с целью надувательства страховой компании, излагаемый от лица ненадежного рас­сказ­чика, который и является убий­цей. Экрани­зацию романа в 1978 го­ду Рай­нером Верне­ром Фассбин­дером, акцен­тировавшую политическое измерение текста (действие фильма переносится в нацистскую Герма­нию), следует при­знать скорее режиссерской неудачей.

Цитата: «Весь слeдующий день мы про­си­дeли дома, и снова, кропотливо и настой­чиво, я заряжал жену, набивал ее моей волей, как вот гуся насильно пичкают кукурузой, чтобы набухла печень. К вечеру она едва могла ходить. Я остался доволен ее состоянием».

11«Под знаком незаконнорожденных» (1947)

Темный роман о человеческой жесто­кости, об удушающей атмосфере тота­литаризма как аналоге новой инквизи­ции — вполне своевре­менный для XXI века сюжет. Гениальный фило­соф профессор Адам Круг вовле­чен в противостояние диктатору Падуку (являющемуся его бывшим однокаш­ником по кличке Жаба). В результате арестовывают близких главного героя, включая его единст­венного сына Дави­да (спойлер: о судьбе мальчика в ори­ги­нале объявляется латиницей по-русски: «Tut pocherk zhizni stanovitsa kraine nerazborchivym»).

В предисловии к третьему изданию романа Набоков настаивает, что на са­мом деле книга совсем не о жизни и смерти в гротескном полицейском государстве, а о любви отца к сыну, и главная ее тема — «биение любя­щего сердца Круга, мука напряженной нежности, терзающая его». В финале романа автор ломает конвенциональ­ную схему повествования и лично вмешивается в сюжет — прием, который сам Набоков, судя по ремар­ке в одном из писем 1944 года, полагал для мировой литературы абсолютно новаторским.

Цитата: «Твой единственный друг — Государство»  Пер. С. Ильина..

10«Соглядатай» (1930)

В русской традиции сочинение Набо­кова под названием «Соглядатай» размером в сто страниц принято называть повестью, но в английском переводе «The Eye» ему повезло боль­ше, чем планете Плутон: тексту сдела­ли апгрейд, переклассифицировав его в «самый короткий роман» писа­теля (фактически это четвертая крупная вещь Набокова в русской прозе, и в пре­дисловии к английскому изда­нию 1965 года сам автор называет ее «this little novel»). Я ставлю «Согля­да­тая», этого жанрового чебурашку, на десятое место исключительно как затравку для читателя — пригла­ше­ние обратиться к корпусу малой прозы Набокова: несмотря на то, что после сорока лет к писанию рассказов и пове­стей он остыл, эта форма в набоков­ском виртуозном исполнении заслужи­вает внимания и изучения.

Загадка романа — жив ли главный герой-рассказчик Смуров и только считает себя мертвым, или же мы присутствуем при сеансе, когда душа посмертно воображает события, происходившие с телом после попытки самоубийства? Несколько набоковедов пытались разрешить ее, и некоторые ссылались на архивное письмо жены писателя от 12 мая 1930 года. Брайан Бойд в своей фунда­ментальной био­графии Набокова утверждал: «Они [родные] неправиль­но поняли рассказ, думая, что герой в самом деле умер в первой главе и что душа его тогда вошла в Смурова». Биограф Веры Набоковой Стейси Шифф, в свою очередь, истолковала это письмо в противопо­ложном смысле, якобы Набо­ков «с удовлетворением отмечает, что его родные, когда он прочел им в Праге „Соглядатая“, сразу поняли: герой повести умер и душа его переселилась в Смурова». Не видев письма, Омри Ронен полагал прочтение Стейси Шифф «убедитель­ным и интерес­ным» — и подробно развил эту теорию в эссе «Véra», вошедшем в первую из четырех книг цикла «Из города Энн» (2005). Мне жаль, что его старшему коллеге и проница­тельному читателю Набокова не уда­лось дожить до публикации тома переписки писателя с женой, иначе бы он узнал точную отгадку. Из недавней публикации  Владимир Набоков. «Письма к Вере». М., 2017. следует, что Шифф некор­ректно прочла текст и прав в своей интерпретации был все-таки Бойд.

Цитата: «Страшно, когда явь вдруг оказывается сном, но гораздо страшнее, когда то, что принимал за сон, легкий и безответственный, начинает вдруг остывать явью».

9«Приглашение на казнь» (1936)

Тоталитарные мотивы в романе-антиутопии Набокова приобретают новый и неожидан­ный резонанс для читателя-современника в постсо­вет­ской России, где инакомыслящий вновь может оказаться за решеткой, а репрес­сивная бюрократическая система изощренно издевается над за­клю­чен­ными. Как удачно определил реаль­ность Цинцин­ната Ц. исследо­ватель Александр Долинин, это «выро­див­шаяся, деградиро­вавшая, повер­нутая вспять цивилизация, которая больше похожа на странный гибрид гоголев­ского Миргорода, щедринского Глупова и уютного немецкого городка, нежели на обыч­ные утопические или анти­уто­пи­ческие проро­чества». Роман словно пред­восхищает гротеск­ную атмосферу современности, в кото­рой возможен арест художественного руководителя театра: Цинциннат обвинен «в страш­нейшем из преступлений, в гносеоло­ги­ческой гнусности, столь редкой и неудо­бо­сказуемой, что приходится поль­зоваться обиняками вроде: непроницае­мость, непрозрачность, препона; приговоренный за оное преступле­ние к смертной казни; заключенный в крепость в ожидании неизвестного, но близ­кого, но немину­чего срока этой казни…». Впрочем, дочитавшие роман до конца знают: помост рухнет вместе с плоскими деко­рациями вздорного, притворяю­ще­­­­гося правосудием театра марионеток; жертва в итоге уйдет от своих пресле­дователей на свободу, к подобным ей существам.

Цитата: «Кротость узника есть украшение темницы».

8«Истинная жизнь Себастьяна Найта» (1941)

Роман-поиск — красивый особенной повество­­вательной тягучестью, плавно перетекающими друг в друга эпизо­дами встреч и невстреч, перевоплоще­ниями безымянного рассказчика в своего сводного брата, именитого писателя Себастьяна Найта. Но как профилю никогда не суждено точно совпасть с самым совершенным силуэ­том тушью, так обречены на вечный провал попытки повество­вателя встре­титься с братом и рекон­струировать его биографию. Первая книга, написанная Набоковым на английском языке, несет на себе все родимые пятна его предше­ствую­щей русской прозы — и тем не менее между ними уже различим тот неуловимый зазор, как между копией и оригиналом, подобный описанному выше.

Цитата: «Рык грузовика, пытавшегося разъ­ехаться с мебельным фургоном, вспугнул птиц. Они взметнулись, замельтешили в небе и стали расса­жи­ваться в перла­мутрово-серых и черных рельефах Триум­фаль­ной арки, а когда иные суетливо срыва­лись опять, казалось, что куски резного фриза вдруг превраща­ются в хлопья трепещущей жизни»  Пер. А. Горянина и М. Мейлаха..

7«Защита Лужина» (1930)

Смелый по замыслу и искусный по испол­не­нию роман о русском шахма­тисте, который настолько одержим игрой, что постепенно грань между ясностью ума и психическим расстрой­ством в его случае почти стирается. Набокову удается не только описать фантасмагори­ческую мета­морфозу главного героя (чье полное имя сообщается лишь в финальном пред­ложении романа), но по ходу развития сюжета также перена­строить читательскую оптику таким образом, что мы начинаем видеть весь мир романа сквозь призму шахматной партии. Читателю — вслед за персо­нажем — всюду мерещатся призраки фигур, кубы, черно-белые паттерны, многоходовые комбинации. Мир двухмерной книги постепенно приоб­ретает черты зыбкой трехмер­ной модели — и тем не менее, несмотря на реквизиты настольной игры, канва повествования остается вполне реали­стичной — с симпатич­ными, хотя и не без ноты вульгар­ности, женскими пер­сонажами, которые вызывают смесь жалости и восхищения.

Цитата: «Гости ушли. Лужин сидел боком к столу, на котором замерли в раз­ных позах, как персонажи в заключительной сцене „Ревизора“, остатки угощения, пустые и недопитые стаканы».

6«Король, дама, валет» (1928)

На шестое место этот роман постав­лен из соображений скорее сенти­менталь­ного характера: в библиотеке Еврей­ского университета в Иеруса­лиме Набоков был представлен очень хоро­шо — и впер­вые мне довелось прочи­тать «Короля, даму, валета» на велене­вой бумаге ардисов­ского издания, в твердой обложке из синего коленко­ра; в 17-летнем возрасте было приятно ощу­щать книгу в руках, медленно погру­­жаясь в увлека­тельный полу­эроти­ческий триллер под южным солн­цем. Динамичность сюжета объясняет и успех именно этого романа Набокова у театральной публики: он прекрасно адаптируется в постановках (20 лет назад на сцене Театра им. Ленсовета автору этого текста довелось в роли Франца видеть Михаила Поречен­кова — в то время убеди­тель­ного молодого актера с до­вольно хрупкой конституцией, с года­ми превратив­шегося в бруталь­ного красавца-мужчину с сомнительной граж­данской репутацией). Здесь есть все, что составляет секрет крепкой беллетри­стики: стремительная смена сцен и головокружитель­но неправдо­подобные комедийные фокусы; история о том, как подслеповатый провинциальный молодой герой (Франц) приезжает в столицу на выуч­ку к состоятельному дяде, а в комплекте с новым стилем жизни получает в качестве любовницы его похотливую жену.

Цитата: «Франц возмужал от любви. Эта любовь была чем-то вроде диплома, которым можно гордиться».

5«Камера обскура» (1933)

Самый кинематографичный роман Набокова, который режиссер Алексей Балабанов мечтал адаптировать, но так и не успел. К моменту его написания Набоков окончательно раскрепостился как прозаик и обрел свой ни на кого не похожий голос. Незадолго до появ­ления «Камеры обскуры», в 1929 году, по следам чтения первых глав «Защиты Лужина», в лучшем журнале русского зарубежья «Современные записки» Нина Бербе­рова записала ставшие с тех пор знаменитыми слова: «Огромный, зрелый, сложный современный писа­тель был передо мной, огромный рус­ский писатель, как Феникс, родился из огня и пепла революции и изгнания. Наше существование отныне получало смысл. Все мое поколение было оправдано».

Получив своеобразную индульгенцию от собратьев по цеху, Набоков–Сирин принял реверанс к сведению, но пафос­ную роль Феникса играть не собирался, а немед­ленно принялся за освоение территории кинематогра­фи­ческого эроса, для русской литературы пока еще неизведанной. Роман или сценарная заявка? Любовный треугольник, в котором мечтающая стать актрисой юная особа по имени Магда не просто жестоко, но с особой изобрета­тель­ностью обманывает своего благодетеля, искусствоведа Кречмара, с художником Горном. В кульмина­ционной сцене Магда и Горн откры­вают для себя прелесть смежной ванной комнаты во французской гости­нице, где путешественники останавливаются вместе с ничего не подо­зреваю­щим Кречмаром. Пересказывать данный эпизод не имеет смысла, его надо читать, однако за яркой сценой многие упускают детали, которые стоило бы смаковать, — между тем вот как Набо­ков описывает плотское томление любовника незадолго до обретения райского отеля:

Цитата: «Магда, как всегда к ночи, казалась усталой и сердитой, со дня отъ­езда, то есть за две недели (они ехали не торопясь, останавливаясь в живо­писных городках), она ни разу не побывала наедине с Горном, — это было мучительно, Горн, встречаясь с ней взглядом, грустно облизывался, как пес, привязанный хозяйкой у двери мясной».

4«Пнин» (1957)

Возможно, самый гуманистический роман Набокова, пронизанный нежной иронией и состраданием по отношению к очарова­тельно неуклюжему заглав­ному персонажу — профессору-эмигран­ту Тимофею Пнину. Русский интелли­гент Пнин оказывается в США — каза­лось бы, потеряв в жизни все самое дорогое, кроме страсти к науке, но со­хра­­нив при этом теплые воспо­мина­ния о петербургском доме, о первой юношеской любви к убитой в Бухен­вальде Мире Белоч­киной, о неудач­ном парижском браке с экзальтиро­ванной графоманкой Лизой… Герой постоянно попадает в комические положения, навеянные Набокову его собственным преподава­тельским опытом в колледже Уэллсли и Кор­нелльском университете. На деся­том году преподавания в Вайн­делле (выдуманный кампус) Пнин бод­ро замышляет провести новый акаде­ми­ческий курс, посвященный тирании и всем предтечам современных жесто­костей (ибо «история человека — история боли!»), однако именно в этот самый неподходящий момент выясняется, что в результате администра­тив­ных интриг его должны уволить. Вердикт из уст коллеги Пнина звучит как никогда злобо­дневно: «Политические тен­ден­ции, возобладавшие в Америке, не поощ­ряют, как мы знаем, интереса к вещам, связанным с Россией»  Здесь и в последней цитате — пер. С. Ильина., при этом добавля­ет­ся, что английское отде­ление пригласило на работу «обворожи­тельного лектора», блестящего сооте­чественника Пнина — по опи­санию напоминаю­щего ироничный портрет самого Набокова.

Кстати, работа в Корнелле не только подарила Набокову сюжет для романа, а его читателям — несколько десятков посмертно опубликованных лекций по литературе, но и оставила ряд загадок, которые до сих пор терзают набоко­ведов. Например, действительно ли был слушателем одного из курсов Набо­кова классик современной американской литературы Томас Пинчон? В Архиве Берга в Нью-Йорке недавно был обнаружен документ, проливающий свет на этот вопрос: единственная бумага, на которой значится имя Пинчона, отно­сится к классному списку с оценками курса «Literature 311: Masters of European Literature» за осенний семестр 1957 года. Имя будущего лауреата Фолкне­ров­ской премии, автора романов «V.» и «Выкрикивается лот 49», вычерк­нуто рукой Набокова как изначально записавшегося на курс, но недо­бравшего необ­ходимых баллов для того, чтобы получить право быть на него зачисленным  См.: James Gourley. «Vladimir Nabokov and Thomas Pynchon at Cornell University» // ANQ: A Quarterly Journal of Short Articles, Notes and Reviews. Vol. 30. Issue 3. 2017..

Цитата: «Это мир, окружавший его, был рассеян, и это его, Пнина, задачей было — привести мир в порядок».

3«Бледный огонь» (1962)

Пожалуй, как никакой другой напи­сан­ный по-английски роман Набо­кова, этот блестя­щий тур де форс на грани постмодернизма теряет при переводе с оригинала на русский. Все попытки (включая предпринятую вдовой писа­теля) потерпели сокруши­тельные неудачи. Комментатор по имени Кинбот узурпирует контроль над поэ­мой покойного Джона Шейда. В коми­чески разрос­шихся псевдофи­лоло­гических коммен­тариях он высекает из попавшего в его цепкие руки ману­скрипта никак не следующие из пря­мого понимания текста смыслы. При этом творимый у нас на глазах параллельный сюжет фантастически увлекателен, ему становится тесно в заданных жанром коммен­тария рамках, и в конце концов он посте­пенно вытесняет собой изначальную экспозицию, попутно выворачивая наизнан­ку начала и концы, меняя в карнавальном духе роли и идентич­ности персонажей и даже ставя под сом­нение психическое здоровье самого публикатора поэмы. Гипер­ссылки в густом метатексте (подлин­ные и ложные, но притворяю­щиеся подлинными, а ложные на самом деле проговаривающие намек на прав­ду), в этом сплаве поэтического и прозаи­ческого массивов, одновременно являются и несущей конструкцией повествования.

Что важнее, набоковское произведе­ние воспитывает читателя, учит его относиться к художественному произведению как к ди­на­мической структуре, призывая к актив­ному диалогу. Для этого автор начиняет роман загадками, обманками, иллюзиями, выстраивает игровые стратегии, способные достав­лять как радость (кажу­щейся) удачи от нахожде­ния интерпрета­ционного ключа, так и причинять из-за (пред­полагаемой) неразрешимости колли­зий состояние тревожного беспокой­ства (пресловутое плохо переводимое понятие anxiety). В 2011 году калифор­ний­ское Gingko Press выпустило в свет изящный арт-объект — отдельное издание поэмы Джона Шейда без коммен­тариев Кин­бота, таким образом как бы освободив текст от оков безумного публи­катора и сопроводив типографский буклет набором карточек, якобы запи­сан­ных ру­кой поэта. Все мате­риалы были упакованы в строгий футляр из черной ткани.

Цитата: «Мой Бог умер молодым. Богопоклонство я находил
Унизитель­ным, а доказательства — неубедительными.
Свободному не нужен Бог — но был ли я свободен?»  Пер. В. Набоковой.

2«Лолита» (1955)

Культовое произведение Набокова, благодаря которому он не только вознесся на литера­тур­ный Олимп, но и обрел финансовую независи­мость до конца своей жизни. Второе место в списке, впрочем, роман занимает не поэтому, а благодаря своей взрыв­ной смеси эсте­тически безупречной формы с этиче­ски провокативным содержанием. Про скандальный роман о любви педо­фила Гумберта Гумберта к нимфетке (с легкой руки Набокова этот термин, описывающий сексуально привлека­тельную девочку-подростка, вошел в официальный кембриджский словарь английского языка) слышали даже те, кто не читал самой книги. Как Набоков признался в интервью жур­налу Playboy, сочиняя историю Лолиты, ему «при­шлось придумать Америку…». Набоко­ву и в самом деле удалось соединить нежность к приютившей его стране с наблюдениями над особен­ностями ее мироустройства — иногда пошлы­ми, а чаще комичными и провинци­аль­ными чертами. Набоковские английские каламбуры стилистически безупречны, его описания американ­ской действи­тельности беспристраст­ны (как и положено ученому-энтомологу) и безжа­лостны (что неизбежно для циника-интеллектуала, к сорока годам дважды поте­рявшего свою культурную ойкумену: сначала — петербургскую, затем — берлинско-парижскую).

Перевод «Лолиты» на русский язык, опубли­ко­ванный в 1967 году, несмотря на ламента­ции Набокова по поводу утраченной эластичности языка и невоз­можности очаровать некогда столь податливую ему русскую Музу, отнюдь не представ­ляет собой случай механистического перевода. В неко­торых фраг­ментах русский текст был специально откалиброван для нового читателя и его культурного контекста. На основании изучения рукописи русского перевода «Лолиты», хранящейся в коллекции Берга (Нью-Йоркская публичная библио­тека), пользуясь случаем, я бы хотел восстановить историко-лите­ратурную справедливость и уточнить: черновой перевод начала романа принадлежит жене писателя.

Роман был дважды экранизирован в кино — режиссерами Стенли Кубриком в 1962 году и Эдрианом Лайном в 1997 году; в разное время из него также пытались сделать балет, оперу и даже (стремительно провалившийся) брод­вейский мюзикл. Лолита давно отделилась от своего творца и, как perpetuum mobile, продолжает порождать бесчисленных двойников в поп-культуре. Из но­вейших примеров — сериал «Insatiable» («Ненасыт­ная») студии Netflix, выпу­щен­ный в августе 2018 года, чья рекламная кампания постро­ена как прямое цитирование узнаваемых икон выработанного «Лолитой» визуального стиля (в данном случае — кинопостеров и обложек).

Цитата: «Мы просмотрели за один год, с неразборчивым упоением, около ста пятидесяти или даже двухсот программ… Больше всего она любила следующие сорта фильмов, в таком порядке: музыкально-комедийные, гангстерские, ковбойские».

1«Дар» (1938)

По прочтении очередной порции се­рийной публикации романа перевод­чик Георгий Гессен написал Набокову из Парижа: «Дорогой Володя, прочитал „Дар“ и хочу тебе сказать, что ты — гений. Ах, если бы ты отда­ленно иг­рал бы так в шахматы, или в теннис или в футбол, как пишешь, подлец, то мог бы дать пешку Алехину, +15 Budge’y, в любой профессиональной команде сделать Hiden’a запасным голкипером»  13 января 1938 года; цит. по ориги­налу: Library of Congress, Nabokov Papers, Box 1, folder 16)..

Роман воспитания (нем. Bildungsroman) «Дар» создавался четыре года: это исто­­рия о становлении молодого писа­теля и его хрупкой любви, о вза­имо­отношении поколений и столкно­вении культур, о жизни и смерти, о возвы­шающей силе искусства и месте худож­ника в исто­рии. Структурно «Дар» сравнивался с лентой Мëбиуса: Набоков не только ставит под сомнение автор­ские инстанции, но и применяет специфический повествовательный прием, закольцовывая книгу таким образом, чтобы финал романа перетекал в начало.

Публикации последнего и лучшего русского набоковского романа сопутст­вовала драма: по настоянию редакторов автор был вынужден отказаться от печатания четвертой главы романа — биографического трактата, сочинен­ного от имени главного героя, Федора Годунова-Чердынцева, под названием «Жизнь Чернышевского». Критическая биография революционера оскорбила вкусы в целом весьма лояльно настроенной по отношению к В. Сирину редак­ции «Современных записок». Идеологические разногла­сия принципи­ального характера между автором и пред­ставителями старшего эмигрантского поколе­ния привели к фактически беспреце­дентному для литературы русского зару­бежья конфликту. Набоков, чрезвычайно стесненный в средствах, не решился рвать профессиональную связь с журналом, но честно признался одному из со­редакто­ров: «Не могу выразить, как огорчает меня решение „Современных записок“ цензуриро­вать мое искусство с точки зрения старых партийных пред­рассудков»  В. Набоков — И. И. Фондаминскому, 16 авгу­ста 1937 года. Library of Congress, Nabokov Papers, Box 1, folder 69).. Полностью книга вышла лишь в 1952 году в американ­ском изда­тельстве имени Чехова, когда бóльшая часть возможных читателей романа уже исчезла — как фигурально, рассеявшись по свету, так и буквально — в нацист­ских газовых камерах на территориях Восточной Европы.

Мне приходилось однажды вспоми­нать в предисловии к анг­лий­ской книге «Ключи к „Дару“»  «Keys to „The Gift“. A Guide to Vladimir Nabokov’s Novel» (Boston, 2011). (в назва­нии которой читатель угадает отсылку к раннему пионерскому исследованию Карла Проффера — «Keys to Lolita», 1968) незабы­ваемый опыт коллективного медленного чтения романа на курсе Романа Давыдовича Тименчика, посвящен­ном Набокову, в середине 1990-х. В течение целого семестра группа из десятка славистов-аспирантов одолела стилисти­чески многоуров­невые и интертекстуально чрезвычайно плотные первые 15 страниц романа. На следующий год решено было повторить чтение с самого начала уже с другими участниками: результат оказался еще более скромным. В качестве вольно­слу­шателя мне посчастливилось присутство­вать также при третьем заходе чтения этого русского аналога джойсовского «Улисса», и на этот раз за семестр мы продвинулись всего на несколько предложений, причем обсуждения наши практически не повторяли филологических анализов предыдущих лет.

Бонус: 18. «Оригинал Лауры» (1974–1977, посмертная публикация в 2009-м)

По правде говоря, это даже не роман, а компиляция черновых материалов, которые сам Набоков завещал уничто­жить в случае его смерти, если она произойдет до того, как рукопись будет завершена. Вдова писателя Вера Набо­кова на этот трудный шаг не реши­лась, а сын Дмитрий Набоков, после долгих размышлений и искусно подогревае­мого им самим обществен­ного инте­реса, с боль­шой помпой издал краси­вую книгу, в кото­рой факсимиль­ным способом были воспроизведены карточ­ки с рукопис­ным набоковским текстом. Правда, затем случился неболь­шой конфуз, и уже после гром­кой публикации, вызвавшей у критиков и читателей скорее разочарование, Брайан Бойд, наводивший в феврале 2011 года порядок в библиотеке сына писателя в горо­де Монтрë, обнаружил еще два десятка карточек  Подробнее об этом в книге под ред. Юрия Левинга «Shades of Laura: Vladimir Nabokov’s Last Novel, The Original of Laura» (McGill-Queen’s University Press, 2013). , относя­щихся к замыслу невоплощенного романа. «Оригинал Лауры» должен был стать романом об умирающем старом писателе Филиппе Вайльде, который занимается экспериментами по физи­че­скому исчезновению («самовыма­рыва­нию»). Сам Набоков не любил распрост­раняться по пово­ду секретов своей писа­тельской лаборатории. Если бы черно­вик последнего романа сгорел, как и предполагал автор, то, поддразнивае­мые скупыми намеками наследни­ков, мы бы до сих пор гадали, не погибло ли в языках пламе­ни самое лучшее его неоконченное произведение. Но произо­шло обрат­ное, а мы в очередной раз убедились: эволюция художника не всегда демонстрирует триумф его мастер­ства. Впрочем, в случае большого писателя даже свидетельства увядания его былой магии наблюдать в высшей степени поучительно.