автор: Наталия Спирина дата: 1976 Опубликовано: Н.Д. Спирина. ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ ТРУДОВ. Том 1. Отблески: 1944-1993 / Отблески-I. 1944-1989

Аккорды Баха вводили в тот чистый храм, который расцветился приближением к Вагнеру, Римскому-Корсакову, Дебюсси, Скрябину… Большинство моих картин внутренне непрерывно связано с этими именами.

Н.Рерих

Рерих и музыка неотделимы. Всё его творчество как художника пронизано музыкой. Его картины изумительно музыкальны. Их роднит с музыкой изысканный ритм линий, гармоничное звучание, пение красок. Их можно назвать прекраснозвучными.

Как никто, почувствовал эту близость Рабиндранат Тагор, который в своём письме к Николаю Константиновичу в 1920 году писал: «Когда картина — великое творение, вряд ли мы в состоянии выразить словами, в чём её величие, и вместе с тем мы должны понять и познать её. То же самое и с музыкой. Мир красок и звуков непередаваем словами…»

Музыка сопутствовала Рериху всю жизнь. С нею связаны его самые первые, почти младенческие впечатления. Вспоминалась, например, старинная петровская песня, которую пела старушка, «гаванская чиновница», приходившая из Галерной гавани посидеть с больным ребёнком. Семья жила тогда на Васильевском острове, на набережной против Николаевского моста…

Размышлениями о музыке насыщены рериховские «Листы дневника», лирические поэтичные эссе, где говорится о людях, событиях с времён далёкой юности. «Листы» — своеобразный свод дум и чувств. В «Листе дневника» № 4, названном «Радость», читаем: «Одна из первых радостей была в музыке. Приходил к нам старенький слепой настройщик. Приводила его внучка. После настройки рояля он всегда что-нибудь играл. Рояль был хороший — «Блютнер» с надписью Лешетицкого. Слепой настройщик, должно быть, был отличным музыкантом, и игра его запомнилась.

Бывало, ждёшь не дождёшься, когда кончится настройка. Как бы не помешал кто долгожданной игре… Слепой играл что-то очень хорошее. Было удивительно, что слепой играет…

Потом «Руслан и Людмила» и «Жизнь за царя» в Большом театре. Балеты «Роксана», «Баядерка», «Дочь Фараона», «Корсар»… Казалось, что музыканты играют по золотым нотам. Приходил «господин с палочкой». Была забота, чтобы все в ложе скорей сели по местам. «Господин с палочкой пришёл!» — так тревожно заявлялось в аванложу в боязни, что запоздают и начнут двигать стульями и говорить, а там уже волшебно играют по золотым листам…»

В имении Извара близ Гатчины, где прошли почти полные два первые десятилетия жизни, была библиотека, был рояль, была атмосфера преклонения перед естественными науками, историей, литературой, музыкой. К студенческим годам выработались вкусы, приобрести которые помогло посещение Беляевских симфонических концертов, концертов Русского музыкального общества. Они, эти концерты, открыли «новый путь»: путь к Римскому-Корсакову, к Мусоргскому.

А может быть, к нахождению этого «нового пути» приблизили занятия археологией, начатые с восемнадцатилетнего возраста?

Рерих изучал русскую старину, восхищался своеобразием её, сложностью, красотой. Глубокий интерес к жизни древних славян сближал духовно с композиторами «Могучей кучки», со Стравинским. Ведь сказал же Римский-Корсаков о себе: «Я увлёкся поэтической стороной культа поклонения солнцу и искал его остатков и отзвуков в мелодиях и текстах песен. Картины древнего языческого времени и дух его представлялись мне… с большой ясностью и манили прелестью старины. Эти занятия оказали впоследствии огромное влияние на направление моей композиторской деятельности».

О «Снегурочке» же Николай Константинович Рерих писал: «…»Снегурочка», как и всё творчество Римского-Корсакова, мне близка. Сколько замечательного мог ещё дать Николай Андреевич, ведь его последние вещи — «Салтан», «Золотой петушок» и «Град Китеж» — шли в восходящем аккорде».

Любимая музыка художника находила отражение в его живописи, графике, в произведениях декоративно-прикладного искусства. Любимые образы требовали зрительного воплощения. «Сеча при Керженце» (эскиз панно для Казанского вокзала в Москве) вдохновлена «Сказанием о граде Китеже» Римского-Корсакова. Сделаны сотни эскизов и рисунков к его «Снегурочке», «Садко», «Царю Салтану», «Псковитянке».

Много позднее, уже живя в Западных Гималаях, в долине Кулу, где был им основан научно-исследовательский институт «Урусвати», Рерих в статье «Дружество», говоря о единстве изначального пути культуры разных стран, писал: «Жаль, что в Индии нет оперного театра. Среди взаимных ознакомлений нужно бы дать в Индии несколько русских опер. Будут оценены «Снегурочка», «Царь Салтан», «Золотой петушок», «Руслан и Людмила», «Садко»… Прежде всего доходчива будет «Снегурочка». Лель — тот же Кришна Лила, Снегурочка и Купава — Гопи. Царь Берендей будет близок. Праздник Солнца всем ведом… Оценён будет Римский-Корсаков. В широком размахе надо открыть ворота искусства. Только на этом пути вырастает истинное братство народов».

Известны знаменитые декорации Рериха к опере Бородина «Князь Игорь», заказанные ему в 1909 году Дягилевым для «Русских сезонов» в Париже. Более пятисот представлений во всех оперных театрах мира выдержал рериховский «Половецкий стан», ставший классическим образцом театральной живописи. Декорации эти изумительно гармонируют с музыкой Бородина.

Благоговейное отношение было к М.П.Мусоргскому. Жена Рериха, Елена Ивановна, его спутница и верный друг в долгих и трудных путешествиях, приходилась правнучкой Кутузову и двоюродной племянницей Модесту Петровичу. Мусоргский был в числе тех, кого Рерих считал «сеятелями», творцами красоты, творцами вечного. Этот свет, эту красоту сеятели несли людям. С юных лет Рериху стал понятен гигантский размах дарования композитора, стал близок его мелодический язык, слившийся с русской народной песенностью, русским словом.

В 1939 году, когда до Кулу дошла весть о готовящемся в России праздновании столетия Мусоргского, появился «Лист дневника», названный «Мусоргский»: «…В нашей жизни это имя прошло многообразно, постоянно встречаясь в самых неожиданных сочетаниях.

Вот вспоминается, как в мастерских Общества Поощрения Художеств под руководством Стёпы Митусова* гремят хоры Мусоргского. Вот у А.А.Голенищева-Кутузова** исполняется «Полководец». Вот Стравинский наигрывает из Мусоргского. Вот звучно гремит «Ночь на Лысой горе». А вот в Париже Шаляпин учит раскольницу спеть из «Хованщины»: «Грех, смертный грех». Бедной раскольнице никак не удаётся передать вескую интонацию Фёдора Ивановича, и пассаж повторяется несчётное число раз. Раскольница уже почти плачет, а Фёдор Иванович тычет перед её носом пальцем и настаивает: «Помните же, что вы Мусоргского поёте». В этом ударении на Мусоргского великий певец вложил всю убедительность, которая должна звучать при этом имени для каждого русского…

Радостно слышать, — заключает свою статью Рерих, — что русский народ будет праздновать столетие Мусоргского. Значит, оценили накрепко».

«Из «Хованщины» мне пришлось сделать лишь палаты Голицына для Ковент-Гардена, — сетует Николай Константинович. — А вот в далёких Гималаях звучит «Стрелецкая слобода»».

Да, Мусоргский звучал и в далёких Гималаях. Готовясь к своим научным экспедициям, строжайше корректируя каждый лишний килограмм груза, Рерих никогда не забывал захватить с собой патефон и любимые пластинки. В самых трудных условиях, в короткие часы отдыха, он и его спутники слушали музыку.

Вот что пишет в своих воспоминаниях секретарь Рериха В.А.Шибаев, проживший с ним в Кулу десять лет: «Семья Рерихов проводила каждый вечер, после ужина, в тишине, слушая музыку и беседуя. Елена Ивановна или Николай Константинович выбирали «программу», а я заводил и ставил пластинки, примерно три-четыре в вечер. Репертуар был не особенно большой, но отличный и разнообразный, и часы, проведённые здесь в течение этих десяти лет в тишине и полумраке слабо освещённой комнаты, были и для меня какими-то возвышающими и нарастающе-сказочными, часы, когда я никогда не уставал или скучал, но когда что-то созидалось и творилось внутри сознания, часы, которые я всегда трепетно ожидал каждый вечер.

…Какие именно симфонии и оперы Рерихи так любили: может быть, чаще всего играли тетралогию Вагнера «Кольцо Нибелунга»: «Золото Рейна», «Валькирия», «Зигфрид», «Гибель богов», «Мейстерзингеры», «Лоэнгрин», «Тангейзер», «Парсифаль». Не менее часто играли: Скрябина — поэму «Экстаз», «Прометей» («Поэму огня»), Стравинского — «Весну Священную» и «Петрушку», Римского-Корсакова — «Шехеразаду», «Садко», «Золотой петушок», Прокофьева — «Любовь к трём апельсинам», Григ — «Пер Гюнт», Равель — «Болеро», Дебюсси — «Послеполуденный отдых фавна», Цезарь Франк — Симфония, Сибелиус — «Финляндия»… Шуберт — «Неоконченная симфония», «Борис Годунов» — «Смерть Бориса» и «Достиг я высшей власти», «Ночь на Лысой горе» Мусоргского. Из Баха помнится… «Бранденбургский концерт», из Листа все венгерские рапсодии, симфонии Бетховена и другое».

Среди тех произведений, что перечислены, оперы Вагнера занимают немалую часть. Пристрастие к Вагнеру давнее, ещё юношеское. «С первого приезда Вагнеровского цикла мы были абонентами. Страшно вспомнить, что люди, считавшиеся культурными, гремели против и считали Вагнера какофонией».

«Какая это могучая картина, сколько в ней прозрачности и силы!» — записывает Рерих своё впечатление от «Полёта валькирий». «Полёт валькирий» звучит для него, когда он пишет свою картину «Бой». Фигуры сражающихся дев-воительниц составляли центральную часть этой картины в первом её варианте. Но позже, со словами «пусть присутствуют незримо», он записал валькирий пылающим закатом и багрово-синими тучами.

Особое место среди театральных работ Рериха занимают эскизы для балета «Весна Священная» на музыку Стравинского. Рерих создал не только эскизы декораций, но и был одним из авторов либретто.

Стравинский обратился к Рериху, как признанному знатоку и поэту древнеславянского эпоса, и очень высоко ценил свою совместную с ним работу. Их объединяло общее увлечение Древней Русью. Основную идею балета Рерих видел в величии жертвенного подвига, о чём говорит и первоначальное название: «Великая жертва» (избранная девушка должна быть принесена в жертву Земле).

Рерих пишет о «Весне Священной»: «Созидательное устремление духа, радость прекрасным законам природы и героическое самопожертвование, конечно, являются основными чувствованиями «Весны Священной». (…)

Это вечный праздник души. Это восхищение любви и самопожертвования. Может быть, вечная новизна «Весны» в том, что священность Весны вечна, и любовь вечна, и самопожертвование вечно. Так, в этом вечном обновлённом понимании, Стравинский касается вечного в музыке».

Какое точное постижение музыки, самого её духа, какое единение с мыслями композитора, который позднее так сказал о своём произведении: «В «Весне» я хотел выразить светлое воскрешение природы, которая возрождается к новой жизни, воскрешение полное, стихийное, воскрешение зачатия вселенского…»

Вспоминая через много лет «великие ритмы человеческих устремлений», вложенные композитором в эту музыку, Рерих утверждал, что «мы не можем принимать «Весну» только как русскую или как славянскую. Она гораздо более древняя, она общечеловечна».

Во время своих путешествий по Северному Китаю, Тибету, Монголии, странствий по областям Индии Сиккиму и Бутану Рерих одной из своих научно-исследовательских задач ставил нахождение общих корней различных народов, искал следы общности их культур. Он изучал и сопоставлял традиции, легенды, музыку Востока, их связь с наследием древней Руси.

В своих воспоминаниях «Струны земли (Мысли в Сиккиме)» он рисует картины ритуальных действ:

«Перед Новым годом… музыканты в жёлтых высоких шапках выступают, как Берендеи в «Снегурочке»».

«Загудели трубы. Пронзительно завыли свистки. Народ в костюмах из «Снегурочки» устремился к большой священной ступе. Громкий хор пошёл толпой вокруг… Гулко загремели барабаны… Полное затмение! Демон похитил луну!»

«Под ручные барабаны и гонги ламы поют тантрическую песнь. Где же Стравинский… чтобы изобразить мощный лад твёрдых призывов?»

Рериху была близка и космичность музыки Скрябина, его идея, которую стремился выразить композитор в музыке: «Иду сказать людям, что они сильны и могучи». И ещё одно их объединяло: поиски Скрябина в области цветомузыки.

По мысли Рериха, звук и свет, звук и цвет нераздельно связаны. Николай Константинович искал звук в цвете — его краски звучат, поют, они полны благозвучия. Скрябин был великим новатором в области звуковых красок, как и Рерих в области цветовых звучаний.

Рерих сам говорил о себе: «Я особенно чувствую контакт с музыкой, и точно так же, как композитор, пишущий увертюру, выбирает для неё известную тональность, точно так же я выбираю определённую гамму — гамму цветов или, вернее, лейтмотив цветов, на котором я базирую всю свою схему».

Рерих размышлял о новаторстве Скрябина, размышлял о судьбах художников, несущих в мир свет новых идей, о рутине, которую приходится преодолевать всякому творцу нового. В 1936 году в статье «Чюрлёнис» он писал: «Трудна была земная стезя и Чюрлёниса. Он принёс новое, одухотворённое, истинное творчество. Разве этого недостаточно, чтобы дикари, поносители и умалители не возмутились? В их запылённый обиход пытается войти нечто новое — разве не нужно принять самые зверские меры к ограждению их условного благополучия? (…)

Так же точно многими отрицалось и тончайшее творчество Скрябина. В Скрябине и в Чюрлёнисе много общего. И в самом характере этих двух гениальных художников много сходных черт. Кто-то сказал, что Скрябин пришёл слишком рано. Но нам ли, по человечеству, определять сроки? Может быть, и он, и Чюрлёнис пришли именно вовремя, даже наверное так, ведь творческая мощь такой силы отпускается на землю в строгой мере. Своею необычностью и убедительностью оба эти художника, каждый в своей области, всколыхнули множество молодых умов».

Рерих глубоко понимал значение музыки для человека и для всего живого на земле: «Сколько прекрасных сказаний от самых древнейших времён утверждает значение божественных созвучий. В назидание всем поколениям оставлен миф об Орфее, чаровавшем зверей и всё живущее своею дивною игрою. Даже змеи при музыке оставляют своё злобное намерение. Даже дикий як становится мирным и даёт людям молоко своё, если они подойдут к нему с песней. Поучительно сообразить, сколько прекрасных подвигов человеческих остались бы несовершёнными, если бы они не были сопровождены вдохновляющим пением и музыкой.

В конце концов, нет такого дома, нет такой хижины, где бы отсутствовал звук, как возвышающая и успокаивающая гармония. Мы называем книгу другом дома, мы возвышаем глаз наш созерцанием прекрасных линий и красок. Разве мы не должны считать гармонию звука нашим водителем к мирам высшим?»

Живя в Гималаях, Рерих вёл обширную переписку. Во многих странах создавались культурно-просветительные общества его имени, всюду у него было много друзей. В одной из своих статей, написанной в Индии в 1931 году, Николай Константинович обратился к молодёжи мира с вдохновенными словами о музыке:

«Вы, конечно, любите музыку. Не только продолжайте любить её, но постоянно утончайте это понимание, приближайтесь к ней, лично узнавайте её больше; она откроет творчество ваше, напитает сердце ваше и сделает доступным то, что без гармонии и звука, может быть, навсегда осталось бы во сне. Смотрите на музыку как на раскрытие сердца вашего, а что же может быть и нужнее, и прекраснее, как не беспредельное в своей мощи и вместимости сердце?»

Опубликовано в журнале «Музыкальная жизнь», 1976, № 23

---

^* С.С.Митусов — музыкант, друг семьи Рерихов и Римских-Корсаковых.
^** А.А.Голенищев-Кутузов — русский поэт. Был близок к композиторам «Могучей кучки», особенно к Мусоргскому, который создал на его стихи два вокальных цикла. На его стихи писали музыку Рахманинов, Кюи, Аренский.

Источник: https://spirina.info/articles/242/3690