Советский и российский философ-антрополог, художественный критик, преподаватель. Доктор философских наук, профессор. Заведующий сектором аналитической антропологии Института философии РАН. Профессор РГГУ. Лауреат Премии Андрея Белого. Википедия
-
Родился:15 сентября 1946 г., Москва, СССР
-
Умер:9 августа 2020 г. (73 года), Москва, Россия*******************************************
Подорога, Валерий Александрович
Биография
В 1970 году окончил философский факультет МГУ, в 1974 году — аспирантуру Института философии АН СССР. Защитил кандидатскую диссертацию «Критический анализ философии языка Т. В. Адорно» (1979). Доктор философских наук с 1992 года; тема диссертации: «Выражение и смысл: коммуникативные стратегии в философской культуре XIX—XX веков. С. Кьеркегор, Ф. Ницше, М. Хайдеггер», ИФ РАН.
В 1994—1995 годах — приглашённый профессор научно-гуманитарного центра в Северной Каролине, Корнеллского университета, Дюкского университета× (США); Страсбургского университета (Франция); Лейпцигского университета (Германия).
Разрабатывал тему постмодернизма в философии. Один из крупнейших русских философов-постмодернистов.
Сочинения
- Проблема языка в негативной философии Т. В. Адорно, 1979
- Философская ситуация в ФРГ и современный «неомарксизм», 1981
- Проблемы философии культуры в трудах В.Беньямина, 1981
- Законы и методы «негативной диалектики» Т. В. Адорно, 1981
- Темы философии культуры в творчестве В.Беньямина,1981
- Политические науки: методология исследований, 1982.
- Философия, политика, культура, 1982
- Власть и культура. Проблема власти в современной философии Франции, 1983.
- Марксистская философия во Франции
- Функция языка в автобиографическом анализе. Пример М.Пруста, 1984.
- Фундаментальная антропология М.Хайдеггера XX столетия, 1986.
- Ф.Ницше и стратегия пограничной философии, 1986.
- Проблема «косвенного общения». Опыт анализа произведения С.Киркегора «Страх и трепет», 1987
- Мир без сознания. Проблема телесности в философии Ф.Ницше,1989.
- Власть и познание. Археологический поиск М.Фуко , 1989.
- Власть: голос и письмо. печ. Тоталитаризм как исторический феномен, 1989.
- Театр без маски. Попытка философского комментария, 1990.
- Художник и власть. (Дискуссия), 1990.
- Евнух души. Позиции чтения и мир Платонова, 1990.
- Евнух души. Позиции чтения и мир Платонова. (расширенный вариант), 1991
- Тоталитаризм — феномен XX века ? 1990
- Бессознательное власти // Бюрократия и общество, 1991
- Метафизика явления. Заметки о прозе М.Пруста
- Третья возможность метафизики
- Знаки власти, 1991
- Erectio. Геология языка и философия М.Хайдеггера, 1991.
- Массы в пространствах тоталитарной архитектуры и кино,1992
- Эротика и порнография, советская реальность, миф «третьего пола» и другие проблемы.(Дискуссия) , 1992
- Феномен города и философия истории XIX столетия.»Труд о пассажах» В.Беньямина, 1991
- Философия по краям. (Беседа с А.Ивановым и М..Ямпольским), 1994.
- Человек без кожи. Материалы к исследованию литературы Ф. Достоевского
- Лицо Других. Размышления о кинообразах М.Михальчука
- Non-stop интервью, 1993
- Феномен власти.(Беседа), 1993
- Философское произведение как событие // «Вопросы философии», 1993, № 3.
- Начало в пространстве мысли М.Мамардашвили и М.Пруст: // Конгениаьность мысли. О философе М.Мамардашвили.
- К вопросу о мерцании мира, 1993
- Метафизика ландшафта, 1993
- Значение подписи. (С.Эйзенштейн. Второй экран и кинематограф насилия),1993
- Лицо. Правила раскроя. (С Эйзенштейн. Второй экран и кинематограф насилия), 1994
- Зеркальная подпорка (С. Эйзенштейн. Второй экран и кинематограф насилия), 1994.
- Ф.Кафка. Конструкция сновидения,1994
- Точка-в-хаосе. Пауль Клее как тополог, 1994
- Россия. XX век. Власть, 1994
- Простирание или география «русской души», 1994.
- Введение в публикацию фрагментов книги М.Фуко «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы»,1994
- Звуки-каннибалы. Заметки о Ф.Кафке, 1995
- «Бунт против Отца».(С.Эйзенштейн. Второй экран и кинематограф насилия), 1996
- Карта, учитель, стиль, 1995
- Выражение и смысл, 1995
- Феноменология тела, 1995
- Событие: «Бог мертв» Материалы семинара: Мишель Фуко и философия, 1996
- Ночь и день. Миры Декарта и Жоржа де Ла Тура
- Словарь аналитической антропологии, 1999
- Петербургский текст. Молох и Хрусталев, 2000
- Гибель Twinpeaks, ЖЗ, 2001
- Авто-био-графия, сборник, 2001
- Закон и суд, 2003
- Быть возвышенным сегодня—это быть немодным (Дискуссия), 2003
- Кодекс сновидца
- Культура и реальность. Заметки на полях, 2005
- Мимесис, 2006
Известные ученики
- Олег Аронсон
- Дмитрий Замятин
- Елена Ознобкина
- Алексей Пензин
- Елена Петровская
- Оксана Тимофеева
- Игорь Чубаров
- Кети Чухров
Источник: https://fccland.ru/stati/17102-podoroga-valeriy-aleksandrovich.html
****************************************************************************************************
Книга:
****************************************************************************************************
Валерий Подорога. Возвышенное. После падения. Краткая история общего чувства. — М.: Новое литературное обозрение, 2022. — 224 с. — (Серия «Интеллектуальная история»).
Со времен анонимного позднеантичного трактата «О возвышенном» эта эстетическая категория означает нечто величественное, что открыто чувствам и в то же время выходит за пределы чувственного опыта. Нас может возвышать новизна, событие, свободный поступок, суверенное решение, но также война, смерть, утрата, травма — все, что отсылает к непредставимому или непредставленному. Поэтому не случайно, что понятие возвышенного привлекает особое внимание в эпоху модерна, когда опыт постоянного обновления — «выхода из несовершеннолетия» (И. Кант) и одновременно утраты традиции (Э. Берк) становится основополагающим для западной культуры. Уже в XX веке Т. Адорно и Ж.‐Ф. Лиотар связывают возвышенное с проблемой статуса искусства «после Освенцима». На этих примерах выдающийся российский философ и теоретик искусства Валерий Подорога показывает, как от понятия возвышенного зависит наше понимание и переживание времени. На каждом новом этапе истории возвышенное принимает новые очертания и в некотором смысле гарантирует, что в истории не может быть ничего окончательного: «Так и остается загадкой, где и когда, в какой мере и с какой интенсивностью может проявляться чувство возвышенного, и что оно, проявляясь, обнаруживает в нас». Валерий Подорога (1946–2020) — философ, антрополог, художественный критик, автор более двадцати монографий, посвященных современной западной мысли, русской литературе, кино и феномену телесности.
Cодержание
Предисловие. Аналитика возвышенного сегодня?…
Вступление. Кант-географ, или Странствие песков
Прогулка в Ниде
Взгляд сверху /Blick von oben, regard d’en haut/
1. Великий страх. Кант читает Берка
и Французская революция: близкая и далекая
1.2. Ужас и пустота Просвещения
1.3. Что такое Просвещение? Ответ И. Канта
1.4. Сопровождение Призрака
1.5. Просвещение — несостоявшийся проект?
Ю. Хабермас и М. Фуко
2. Aisthesis/Anesthesis. Структура восприятия
2.1. Aisthesis: теория вкуса
Сообщаемость и со-общество (Gemeinschaft)
Принцип изящного
В. Хогарт. Критерии «идеального вкуса»
Галантное тело
2.2. Anesthesis. Теория возвышенного
Бездна и таблицы категорий
Картины. Виды. Рамки
Parergon. Жак Деррида и Кант
Призрак, духи и эмблемы
3. Фигуры возвышенного
3.1. Идея гения
3.2. К философии дендизма
3.3. Вкус и знаки. Теория сноба. М. Пруст
4. Логика падения. Политика эстетического в эпоху постмодерна
4.1. Определить возвышенное. Семейство терминов
Возвышенное как лексема и концепт
Возвышенное как аффект
Возвышенное как фигура речи (риторика)
Возвышенное как грация. Фигура движения (телесное)
4.2. По ту сторону возвышенного
Отвращение. Пределы страсти. Ш. Бодлер
Unheimlichе. Неродное и жуткое в комментариях 3. Фрейда и М. Хайдеггера
Непредставимое и Невозможное. Т. Адорно, Ф. Лиотар
Шок. Отмена созерцательной практики
Вместо заключения
Приложение. Стили жизни, или сообщества вкуса
(Антропометрия вкуса)
Указатель имен
Podoroga_V_Vozvyshennoe_Posle_padenia_Kratkaya_istoria_obschego_chuvstva___2022
****************************************************************************************************
В Институте философии РАН прошел круглый стол «Что такое искусство?». Открыл заседание директор ИФ РАН, член-корреспондент РАН А.В. Смирнов.
****************************************************************************************************
ПРИЛОЖЕНИЕ
11 августа 2020
Энергия продуктивного думания. Памяти Валерия Подороги
Оксана Тимофеева
Письмо в почте от друга: «Валерий умер»! Не могла понять, как так, как такое возможно? Снова и снова открывала почтовый ящик, перечитывала, наверное, более десяти раз. Это слишком дорогой, слишком важный для меня человек. Не может быть, чтобы его не было.
Мы познакомились в самом конце 1990-х годов, когда я пришла учиться на философский факультет ГАУГНа (тогдашнего ГУГНа) — небольшой факультет при Институте философии РАН. На втором или третьем курсе студенты стали перешептываться: в программе был его курс по антропологии. Я тогда про Подорогу ничего не знала; не знала, какая это звезда, не могла даже примерно оценить его масштаб. Знаменитая аудитория с пианино на втором этаже старого здания Института на Волхонке была во время его лекций переполнена. Валерий Александрович рассказывал о теории власти Фуко, о Ницше, о Фрейде. Перед аудиторией он любил мыслить бескомпромиссно. Каждая формулировка — как брошенный в толпу хлеб: лови и делись с кем можешь. Слишком долго объяснять сложные вещи не считал нужным, но охотно делился ссылками. После лекций мы бежали перечитывать эти книги. Подорога перемещался по ним какими-то своими тайными звериными тропами. Догнать его было невозможно.
Я только недавно поняла, насколько мне повезло, что он согласился стать моим научным руководителем и был им все это время — курсовая, диплом, кандидатская, докторская. С каждым разом критика становилась все более строгой. Я училась у него больше двадцати лет. Это так мало. Кажется, я наконец только стала понемногу формулировать вопросы, которые не стыдно было бы ему задать. А еще я мечтала написать книжку, которую мне не стыдно было бы ему подарить. Не успела.
Последний раз я звонила ему, кажется, в июне. Наш разговор оборвался в самом начале, так как у него садился телефон. Перезвонила через какое-то время — и снова оборвался. Я звонила поздравить с выходом двух книг — о Мамардашвили и Эйзенштейне, таких же несоразмерных монстрах, как и он сам. Последнее время Валерий Александрович говорил, что очень торопится завершить эти проекты, что у него мало времени. Ему удалось это сделать, он был невероятной мощи человек. Моего учителя больше нет: это очень тяжелая мысль. Нужно еще как-то научиться с ней жить, но это трудно, потому что тот, кто мог бы научить, уже не ответит, как раньше, на мой телефонный звонок.
Михаил Ямпольский
Несколько слов о Валерии Подороге
Уход Валерия Подороги для меня лично — трагедия, но это и большая потеря для российской культуры. Много лет назад мы вместе с ним и Михаилом Рыклиным затевали издательство «Ad Marginem», Валера перетащил меня из Института киноискусства в Институт философии, в недавно созданную им лабораторию аналитической антропологии. И издательство, и лаборатория быстро превратились в важные центры мысли, пробуждавшейся в эпоху перестройки. Принципиальным нам тогда представлялось открытие российского ландшафта лучшим образцам интеллектуальной культуры Запада. Именно ради лаборатории впервые приехали в нашу страну такие мыслители, как Жак Деррида, чьи заметки о поездке в СССР были опубликованы в «Ad Marginem». Подорога и его соратники жадно осваивали лучшее в современной мысли и при этом старались не превратиться в эпигонов влиятельных визитеров. И пусть посетивший лабораторию в поисках нового французский философ Франсуа Жюльен потом разочарованно вспоминал, что надеялся на новое, а столкнулся с пережевыванием идей Деррида. Иного в те времена и не следовало ожидать. Это было время не столько интеллектуальных свершений, сколько большой интенсивности, открывшихся возможностей, энергии и веселья. И я благодарен судьбе, что мне довелось провести его рядом с Подорогой.
Подорога, однако, в этом контексте всегда поражал независимостью мысли. Я помню, какое сильное впечатление он произвел на регулярно приезжавшую в лабораторию из США Сьюзен Бак-Морсс, сразу учуявшую в Валере совершенно независимого и масштабного мыслителя. Я вспоминаю, как он, вернувшись с международного философского семинара в Дубровнике, разочарованно говорил о своем учителе Мамардашвили, что тот остановился на этапе сартровского экзистенциализма и не может двинуться вперед. При всем при том он почитал Мераба, много сделал для публикации его семинаров в «Ad Marginem», но признавался, что, пожалуй, единственное, чему он у него научился, была установка на спонтанное философствование, живое мышление перед людьми. Сам Валера всегда воплощал для меня силу мысли, энергию продуктивного «думанья». Эту практику Подорога перенес в серию незабываемых семинаров с художниками, где он свободно, оригинально и глубоко размышлял о современной культуре и искусстве. Эти семинары сыграли, на мой взгляд, важную роль в развитии современного российского искусства.
Интерес Валеры к искусству был принципиальным для его философствования. Развиваемое им направление он называл «аналитической антропологией». Должен признаться, что тогда я не очень понимал смысл этого обозначения. И прошло немало лет, прежде чем я стал полнее осознавать весь масштаб этого философского проекта. Речь шла о философской рефлексии над миром через призму репрезентирующих и выражающих этот мир практик, среди которых принципиальное место занимали искусство и литература. Мир почти не доступен философскому анализу, лишенному призмы человеческой культуры, в которой феноменология мира преломлялась бы в структурах сознания. Именно встреча мира, социума и исторически обусловленных форм культурного сознания и стала главным объектом изучения Подороги. Важно также отметить что это сознание всегда проходило через призму телесности, которая у него всегда была медиумом выражения субъектности. Именно телесность была у Валеры мостиком, связывающим культуру с политикой и важным для него мотивом репрессий. Монументом этой философской антропологии стал двухтомник «Мимесис», значение которого так до конца и не оценено. Первый том был посвящен Гоголю и Достоевскому, а второй — Андрею Белому, их несомненному продолжателю в ХХ веке. Эта странная генеалогия русского модернизма вся написана сквозь призму телесных деформаций, обнаруживающих в себе преемственность традиции и разлом между эпохами. Валера был абсолютно загипнотизирован литературой Андрея Платонова и кинематографом Эйзенштейна — постоянными объектами его внимания, творцами, в чьих произведениях история воистину находила свое выражение в омертвлении или фрагментации тел. Без учета телесности, по мнению Подороги, антропология культуры не может претендовать на полноту.
Разработка сложного категориального аппарата этой философской антропологии и блистательные примеры анализа, оставленные нам Подорогой, как ни печально, постепенно привели к его частичной изоляции от современного интеллектуального контекста. Во время нашей последней встречи он жаловался, что его книги почти никого не интересуют и что он потерял читателей. Мне кажется, сам он воспринимал эту ситуацию весьма драматически. Нет сомнения, что Подорога был окружен почтением учеников и ореолом важного мыслителя. Но мне казалось, что ему не хватает живого отклика. Чем глубже он уходил в осмысление творчества титанов культуры (я думаю, что лекции Мамардашвили о Прусте, при всей их «неудовлетворительности», сыграли важную роль в первоначальном развитии всего проекта), тем более призрачной становилась его связь с современным искусством и политикой. Но самое важное было в ином. Подорога оказался между дисциплинарных полей — филологи и киноведы по понятным причинам не признали его усилий, столь чуждых их привычным методам, но и философы оказались за рамками того поля, которое он разрабатывал.
Я искренне полагаю, что Подорога — один из наиболее оригинальных (хотя и одиноких) мыслителей современности, и верю, что его наследие будет в полной мере освоено и масштаб его вклада в культуру будет оценен. Сегодня же сил хватает только на то, чтобы скорбеть и пытаться осознать весь ужас этой тяжелой утраты.
Александр Иванов
Умер Валерий Подорога. Если бы он мог написать некролог самому себе, то, наверное, этот автонекролог стал бы некрологом-проблемой, не-некрологом. А чем? Возможно, попыткой ответа на вопрос, что делает смерть событием мысли — ну или чем-то в этом роде. Валерий, став автором собственного некролога, задал бы старухе несколько таких вопросов, на которые, уверен, у той не нашлось бы ответов. Он задал бы ей жару. У Подороги есть маленький текст о Лейбнице и Андерсене — точнее, о лейбницианстве датского сказочника. А еще точнее, о том, что в мире маленького — в мире, где возможны дюймовочки — смерть невозможна, поскольку она живет только в том мире, где правят бал макро- и мегаразличия, а не в том, где царят бесконечно уменьшающиеся в собственной амплитуде, но так и не выходящие за жизненный предел движения-колебания. Доминирующее настроение текстов Подороги, их Stimmung, и представляется мне набором таких микроколебаний смысла — не смысловой революцией по принципу «до — после», «смерть — жизнь», а скорее революцией интонации, тона, смысловой аритмии. Этому он учился у многих — от Мамардашвили и Пруста до Делёза и Кафки. И этому он научил многих, меня в том числе. Все продолжается, Валерий Александрович. Смерти нет.
Елена Петровская
Корпус трудов и корпус воспоминаний. Никто никогда не готов переступить эту черту, черту, за которой перестает звучать живой голос. «Лена, привет! Это Подорога», — хотя зачем представляться, если и так совершенно ясно, кто на другом конце провода. Но это короткое приветствие есть своего рода ритуал, доброжелательное и уютное приготовление к разговору, который обычно длится долго и в котором затрагиваются самые разные темы: работа, состояние дел у общих знакомых (прежде всего это американские друзья Джонатан, Сюзан и Фред), бытовые моменты. Но сегодня это стало невозможным. Сегодня остается только корпус трудов и корпус воспоминаний.
О трудах Валерия Подороги уже написано немало, но они по-прежнему ждут своей неторопливой, вдумчивой оценки. Полагаю, что некоторая трудность их восприятия связана с тем, что за ними стоят основания оригинальной философской системы, которая создавалась и шлифовалась долгие годы. Именно системы, поскольку от блестящих ранних интуиций и полуметафорических определений Валерий Александрович проделал колоссальный путь к формулированию своей собственной философии, которую он называл аналитической антропологией. Это способ анализа философских, литературных и кинематографических текстов, в котором сохраняется фигура наблюдателя, при том что объекты наблюдения вовсе не скрытые смыслы. Скорее это иннервации самой текстуальной ткани, ее квазимимические сокращения, из которых и рождается читатель — читатель, не всегда и не обязательно имеющий человеческую мерность. Я бы осмелилась сказать, что это определенная разновидность экофилософии, но это неизбежно потребует дальнейших разъяснений.
А вот воспоминания располагаются в разных пластах, и, если верить Бергсону и Делёзу, эти пласты времени никуда не пропадают. Что поразило меня при одной из наших первых встреч? Авторитетность, серьезность, увлеченность. Но это слабые слова. Поразило то, что заражает. «Вы хотите разобраться с тем, что такое единство трансцендентальной апперцепции у Канта?» — спрашивал меня, новоиспеченную аспирантку, Валерий, и это был не вопрос, а призыв — призыв следовать неизвестными путями, призыв к бесстрашию и интеллектуальной честности. Валерий Александрович прекрасно знал, что вхождение в область профессионального знания — это нечто сродни заражению, ведь неравенство налицо: учитель и ученик, и ты доверяешь — доверяешься — тому, кто обещает только одно: amor intellectualis. Если повезет, конечно. Мне повезло встретиться с этим выдающимся человеком и учиться у него. Могу со всей определенностью сказать, что исходившие от него импульс, мудрость и интеллектуальная строгость сыграли решающую роль в моем профессиональном становлении.
Читайте также
Продуктивность непонимания: «Топология страсти» Валерия Подороги
Валерий Подорога
Другое
журнал НЛО 2016/2
журнал НЛО 2016/2
журнал НЛО 2016/2
журнал НЛО 2016/2
*****************************************************
ПОКЛОН!
СВЕТЛАЯ ПАМЯТЬ! АМИНЬ
НАШ
См. также
https://theoryandpractice.ru/posts/7967-podoroga
ПОД ВЗГЛЯДОМ ТЕОРИИ
Редкие номера «Синего дивана»: Валерий Подорога, тоска по социализму, мертвое тело Христа и натюрморт
**************************************************************************
https://fege.narod.ru/librarium/podoroga/podoroga.htm —
Валерий Подорога
К вопросу о мерцании мира
Беседа с Б. А. Подорогой (Беседа с В. А. Подорогой была организована и проведена редакцией журнала “Логос».)
Начнется мерцание. Мышь начнет мерцать. Оглянись: мир мерцает (как мышь).
А. Введенский
***********************************************************************
https://www.livelib.ru/author/229472/quotes-valerij-podoroga
***********************************************************************
https://www.livelib.ru/author/229472/top-valerij-podoroga — Лучшие книги Валерия Александровича Подорога
Подробнее на livelib.ru:
https://www.livelib.ru/author/229472/top-valerij-podoroga
*************************************************************
https://philos.msu.ru/node/3999 …
А Институту Философии РАН я желаю Здравствовать! И не сдаваться!
Шаг и Путь, деятели Ума и знания!
🙂
… https://proza.ru/2016/04/09/1385 …
https://proza.ru/2019/08/23/1181…………………….
Всех Благ, что от Бога!
НАШ
Сайт Радио Свобода
// https://dhs62j6p89obt.cloudfront.net/a/yuliya-sineokaya-na-samom-dele-russkaya-filosofiya-ne-izuchena-/32744271.html
декабря 2023
Сергей Медведев
С доктором философии беседует Сергей Медведев
Сегодня наш специальный гость – Юлия Синеокая, российский философ, доктор философских наук, профессор Российской академии наук, член-корреспондент РАН по отделению общественных наук. Ныне живет во Франции, где она основала Независимый институт философии.
Сергей Медведев: Как я понимаю, вы уехали из России буквально сразу после начала широкомасштабной войны в феврале 2022 года?
Юлия Синеокая: Я уехала даже немножко раньше, за две недели до войны, так сложились обстоятельства. Не зная, конечно, что она начнется, не предполагая, уехала буквально на несколько дней и потом уже коротко приехала в Россию больше, чем через полгода.
Юрий Сенокосов
СМОТРИ ТАКЖЕ
Юрий Сенокосов: «Это ритуал путинского самоубийства»
Сергей Медведев: У вас же была своя война в Институте философии, за которой все следили с замиранием сердца?
Юлия Синеокая: Да. Ту войну мы выиграли, благодаря мужеству и достоинству философской общественности, сплотившейся вокруг нас, не только отечественной, но и зарубежной. 20–21 декабря 2021 года неожиданно был назначен исполняющим обязанности новый директор, фигура не очень самостоятельная, но человек, отличающийся очень радикальными, правыми взглядами.
Сергей Медведев: Что сейчас происходит с Институтом философии?
Последние 30 лет Институт философии не был придворным институтом, про него все забыли
Юлия Синеокая: Сейчас угроза, собственно говоря, не устранена. Неделю этот человек, Анатолий Черняев, просидел в кресле директора, не предприняв никаких шагов, и, благодаря усилиям всех и вся, был найден компромисс, его сняли с этой должности. Правда, он до сих пор работает в Институте философии, продолжает писать пасквили и выступать против философов, придерживающихся других взглядов. На его место пришел академик Абдусалам Гусейнов, который до этого больше 17 лет руководил институтом, – фигура уважаемая, признанная в философском сообществе. Он раньше был научным руководителем института, потом стал тоже исполняющим обязанности, до сих пор находится на своей должности, и до сих пор не прекращаются нападки на институт.
Сергей Медведев: Почему власть так интересует Институт философии? Это какой-то передний фронт борьбы за идеологию, как в СССР?
Юлия Синеокая: Последние 30 лет Институт философии не был придворным институтом, про него все забыли. Может быть, это не столько официальная власть заинтересована в свержении академического руководства института, в переделке его в идеологический центр, сколько медиахолдинг «Царьград». Потому что до атаки на институт Дугин, выступая, сказал знаменитую фразу о том, что «сегодня, когда идет противостояние цивилизаций, позиция философов не менее важна, чем позиция генералов, и Институт философии РАН сравним с Генеральным штабом российских войск. Поэтому нам необходимо, чтобы люди были правильно ориентированы, могли бороться с Западом».
Сергей Медведев: Вы хотите произвести какую-то пересборку гуманитарной конструкции на новой земле?
Юлия Синеокая: Я не рассматриваю наш Независимый институт философии как смену Института философии РАН, или конкурента, или продолжение. Это международная ассоциация, которая возникла в результате начала войны, когда гуманитарии, не только философы, но историки, антропологи, социологи, психологи, не согласные с войной, покинули Россию в знак протеста, стали искать пути продолжения своей профессиональной работы и объединяться. Никто не планировал его создание, никто не мог представить, что все мы окажемся в такой ситуации. Но теперь, оказавшись в ситуации значительно более благоприятной для академической работы, мы стали разрабатывать свои проекты, правила, стратегию. Ведь даже те оппозиционно настроенные люди, которые находятся в России, не могут свободно выражать критическое отношение к происходящему, осмысливать то, что творится. Это наша задача здесь.
Философия по-настоящему создается за пределами тоталитарной зоны
Сергей Медведев: Фактически пересобираются крупнейшие культурные, гуманитарные институции. Так было со Свободным университетом: преподаватели, уволенные из Вышки, просто собрались на новой платформе и решили продолжать свои курсы. То же самое со многими СМИ. Большая часть представителей российской гуманитарной сферы, как стая птиц, снимаются с одного места, перелетают на другое и продолжают жизнь там.
Вам не кажется, что происходит что-то схожее с тем, что было сто лет назад, – с «философским пароходом»? Фактически была дана частичная возможность сохранить гуманитарный, академический, философский потенциал за пределами России, и философия по-настоящему создается за пределами тоталитарной зоны.
Юлия Синеокая: Да, вы правы. Думаю, в какой-то мере и те, кто находятся по ту сторону России, и те, кто остался там, пока даже в более привилегированной ситуации, чем наши коллеги сто лет назад. Мы обладаем современной техникой, которая позволяет нам собираться, не будучи рядом, мы свободно общаемся, будучи рассыпанными по всему миру. В то же время происходящее сейчас в России пока несравнимо с тем, что было там в 20-30-е годы. По крайней мере, люди могут, как в советские времена, заниматься какими-то темами, не вызывающими большого идеологического интереса: аналитической философией, историей античности, Средневековьем, философией сознания животных, темами, которые важны, но не касаются войны.
С другой стороны, да, это не только русская диаспора. Если мы посмотрим на чилийских философов 70–90-х годов прошлого века, там та же самая история. Я не рассматриваю это как трагедию. Конечно, лично для каждого это трагедия, но в глобальном масштабе это расширяет понятие родины, философского мира, расширяет коммуникацию. В конечном итоге, философия, наверное, даже выигрывает, когда этот трагический, катастрофический период заканчивается, мы уже отстраненно смотрим на результаты, получается несколько традиций и новое общение, новые темы, новые имена, новые связи, что очень важно.
Сергей Медведев: Сейчас перед русской философией стоит тема войны, понимания ее как некой онтологической проблемы, которая встала в немецкой философии после Второй мировой войны?
Юлия Синеокая: С экзистенциальной точки зрения, безусловно, стоит. После того, что произошло в Германии, возник огромный корпус текстов, осмысляющих трагедию. После того, что произошло в сталинской России, литература, искусство как-то откликнулись, а философия – практически нет. Был единственный том Валерия Подороги о ГУЛАГе и Освенциме, остальные вскользь писали статьи, проводили небольшие семинары, но глобального проекта не было.
После того, что произошло в сталинской России, литература, искусство как-то откликнулись, а философия – практически нет
Сергей Медведев: Кроме Подороги я никого не могу вспомнить, единственное, может быть Рыклин, у него есть книга «Террорологики», где он переосмысляет это с точки зрения новой французской философии. Но в целом школы осмысления ГУЛАГа и опыта ХХ века в российской философии не было как таковой.
Юлия Синеокая: В Институте философии в последние годы работал семинар, где мы обсуждали эти темы, но никакого труда по итогам мы не смогли издать, просто уже не было такой возможности. С другой стороны, есть какие-то похожие темы. Например, Нелли Мотрошилова, известный историк философии, специалист по Гегелю, Канту, Хайдеггеру, Ханне Арендт, вдруг в 2010-е годы написала две книги по поводу цивилизации варварства. И, вы знаете, это было удивительно! Коллеги от нее отворачивались, говорили: она неофит в этой области, зачем на старости лет она вдруг занимается социальной философией, она прекрасный историк философии, куда она вообще идет, это неинтересно, несовременно… Теперь все, что она писала в те времена, читается совсем иначе. Но это не было четким анализом репрессивной ситуации, это было такое предупреждение об опасности того, что идет. Но это разрозненные эпизоды, два-три имени, не больше.
Сергей Медведев: У вас в институте вы уже как-то обозначаете эти темы?
Юлия Синеокая: Да, у нас есть проекты. Ситуация немножко двойственная: с одной стороны, мы стараемся сохранить себя, те темы, которые люди вели до войны, в чем они являются специалистами, но, естественно, весь фокус, все мысли, интересы сосредоточены на оценке происходящего. Чем может помочь академическая философия в этой ситуации, как из нее выходить? Осознание, перечитывание текстов уже из нынешней перспективы, когда понятно, что все-таки заложены какие-то механизмы, которые воспроизводят эту матрицу, ведущую к катастрофе.
С другой стороны, мы уже думаем и о том, что будет нас ждать, когда война закончится. Например, у нас есть прекрасный проект (Игорь Эбаноидзе его ведет) по радиообращениям Томаса Манна. Он касается не только оценки происходящего во время войны (Томас Манн каждый месяц выступал перед немецкой нацией), но и более позднего времени, когда возник вопрос соединения оппозиции, находящейся за границей, и внутренней немецкой эмиграции.
Продолжение см. внизу
Продолжение
СМОТРИ ТАКЖЕ
Сергей Дацюк: «Мы можем выиграть войну, но проиграть победу»
Сергей Медведев: У вас есть какое-то сотрудничество с украинскими философами? Война породила очень интересный всплеск публичной философии в Украине. Вы следите за этим?
Юлия Синеокая: Конечно, следим. Михаил Минаков открыл профиль на нашем сайте, он один из нас. У нас есть несколько украинских и белорусских философов, но они не открывают профили в целях безопасности. Конечно, у нас остались прежние связи, они реанимируются, но обретаются и новые. Оказавшись в эмиграции в разных странах, наши коллеги знакомятся там уже заново с теми представителями украинской философии, которые пытаются что-то делать и за границей, и, конечно, у себя в стране. Это непросто. Я очень рада, что есть единичные факты взаимодействия, коммуникации.
Сергей Медведев: Каковы достижения русской философии в ХХ веке? Созданы ли какие-то школы, сделаны ли крупные открытия?
Лично для каждого это трагедия, но в глобальном масштабе это расширяет понятие родины, философского мира
Юлия Синеокая: Я занималась этим проектом до войны, но в январе 2022 года вышел том под названием «Философские поколения». Те люди, которые еще живы, могут свидетельствовать от первого лица о том, что их философское поколение внесло в мировую философию.
Конечно, традиция была прервана войной, революцией. Если мы не говорим о традиции академической философии, о дореволюционном русском идеализме, а говорим только о советской традиции, то 20-е годы – это потрясающие имена, потрясающие люди, которые не могли себя реализовать из-за репрессий. Но часть имен известна: это Стэн, Гессен, Луппол, Карев, Ольга Танхилевич, потрясающий философ, уничтоженный репрессиями. Была историком, потрясающим философом Фаина Коган-Берштейн, которая занималась историей французской философии. В 1932 году при жизни Сталина она издает комментированный том Ла Боэси Этьена «Рассуждения о добровольном рабстве». Это книга, направленная против тирании, рассказывающая, как нужно бороться с тиранией, книга, на которую опирался Руссо, Лев Толстой. Например, такие вещи. О них как-то не говорят, они забыты, неизвестны, но это самое начало советской философии.
30–40-е годы совершенно вымыты репрессиями, они в руинах, ничего важного не происходило, в 50-е тоже. Но в 60-е уже возникает плеяда людей, открытых миру, живущих в мировой европейской культуре, на равных общающихся с философским миром. Это Мамардашвили, Пиама Гайденко. Совершенно потрясающая книга Эриха Соловьева о Лютере.
Сергей Медведев: В целом, если брать и эмигрантскую философию, и философию внутри России, были ли созданы какие-то значимые школы, направления, которые оказали влияние на историю мировой философии?
Юлия Синеокая: В эмиграции это фигура Льва Шестова, философа, эмигрировавшего в 1920 году. Жорж Батай считал Шестова своим учителем, без него он не стал бы философом. Ряд можно продолжать. Но это не школа, а с другой стороны, это школа – это человек, который задал свою экзистенциальную традицию. В России была большая школа феноменологических исследований, экзистенциальных исследований, стали изучать восточные философии. То есть какие-то направления выделить, естественно, можно и нужно: философия науки, методология науки, эпистемология. В каждом мировом направлении ничего оригинального, конечно, нет, потому что философия – международное знание, но в каждом направлении есть люди, которые известны в мире, внесли свою лепту.
В 2020 и в 2022 году вышли два тома «Философия во множественном числе». Это была такая задумка – сделать проект, посвященный столетнему юбилею Института философии РАН, и там обозначить такие формулы: что тот или иной философ сделал важного для мировой философии. Предположим, Степин – «Типы научной рациональности», Шпет – «Асоциальные коммуникации», «Диалектика идеального» Ильенкова, «Культура глубинного общения» Батищева, «Экзистенциализм» Гессена, «Эволюционная психология» и «Когнитивная психология» Ладыгиной-Котс. То есть, в принципе, можно подобрать эти формулы, но какой-то сложившейся школы, кроме школы Подороги, она же в каком-то роде школа Мамардашвили, может быть, школа Мотрошиловой…
Михаил Эпштейн
СМОТРИ ТАКЖЕ
Война и философия: Михаил Эпштейн
Что-то меняется в политике, что-то выходит на передний план, нужно оправдать – берутся цитаты
Сергей Медведев: А что сейчас происходит в России? Это какая-то абсолютно тупиковая ветвь, которая родилась в том числе из русской консервативной религиозной мысли? Зиновьевский клуб, дугинские вещи в связи с этой атакой «Царьграда». Это новое издание научного коммунизма, философия снова становится служанкой власти, идеологии?
Юлия Синеокая: Я думаю, это нельзя назвать ни научным, ни философией. Это такая псевдофилософия, никакой глубокой мысли, глубокой теории за этим не стоит – это просто такая идеологическая реакция ad hoc. Что-то меняется в политике, что-то выходит на передний план, нужно оправдать – берутся цитаты, причем из западной философии, из западного консерватизма, из русской философии, евразийства и делается очень простая идеологическая схема, вербализирующая смыслы, которые представляются в качестве глубокой мысли, ведущей за собой массы. Но это совсем не так. Собственно говоря, это эклектическая идеология с яркими лозунгами. Дугин тоже, кстати, создал в мае 2022 года философский институт под названием «Царьград», где теперь обсуждаются проблемы империи, монархизма, мало имеющие отношения к философии. Или вот центр под названием «Институт Зиновьева» – это вообще no comments: там, по-моему, с философией совсем плохо.
Сергей Медведев: То есть сейчас политика, можно сказать, уничтожила независимую философию в России. Но, как в том «поколении дворников и истопников», может быть, и сейчас пишется где-нибудь в каптерке «Философия одного переулка»?
Юлия Синеокая: Сейчас люди все-таки институционализированы. Философский факультет МГУ функционирует, Институт философии функционирует каким-то образом. В последнее время идет обсуждение, я читаю издающиеся там журналы о русской философии: какой должна быть философия в России. Тоже есть абсолютно здравый подход, речь идет о том, что на самом деле русская философия не изучена, нет ни одного вышедшего в России собрания сочинений известных русских философов, как Бердяев, или Франк, или Шестов, или Соловьев. Они начинались, но они не сделаны, они выходят на Западе, но не в России.
Сергей Медведев: В конце 80-х годов, по-моему, чуть ли не по распоряжению ЦК КПСС издавались «Памятники философской мысли». Мне кажется, что они были прочитаны не теми людьми, эти кирпичи легли в основу нового религиозно-консервативного консенсуса в России.
Юлия Синеокая: Читались они, конечно, выборочно. Вообще, как будто весь ХХ век выпал. Что произошло, когда уже можно было читать, открывались архивы, вернулась вся русская дореволюционная философия, – действительно брались вещи-символы, была выхолощена суть. Для политических партий брались имена философов, которые символизировали определенные ценности. И сейчас эта традиция повторяется (я говорю о том, что происходит не в академической, а в популярной философии). В горбачевское время был популярен Соловьев с его «Толерантностью», «Открытостью мира» и Бердяев с «Правдой коммунизма». Это как-то помогало войти в мировое сообщество. Дальше эпоха Ельцина, приватность жизни России. Россия становится самостоятельным государством, и вот такой легкий консерватизм, его любование семьей, домом, метафизикой пола – вот эти проблемы выходят на передний план.
Перед русской философией действительно стоит задача осмысления опыта насилия и этой войны
Дальше начинается противостояние либеральной антиимперской мысли, и становится востребован, с одной стороны, Георгий Федотов, а с другой стороны, правые имперцы. Но это же не говорит о том, что их концепции рассматриваются. А теперь вообще никто не нужен. Как раньше все апеллировали к товарищу Сталину, и философ в какой-то момент был не нужен, вот и сейчас происходит то же самое.
Сергей Медведев: Перед русской философией действительно стоит задача осмысления опыта насилия и этой войны, так же, как она стояла перед Германией, итогом чего явились книги Ясперса, Гельмута Плеснера «Запоздавшая нация», где он пытается понять, как немецкая культура породила войну. И сейчас перед философией стоит такая же задача, которая, видимо, решается пока что за пределами России.
Сергей Медведев
Ведущий программы «Археология», руководитель проекта «Археология»
MedvedevS-FL@rferl.org
// https://dhs62j6p89obt.cloudfront.net/a/yuliya-sineokaya-na-samom-dele-russkaya-filosofiya-ne-izuchena-/32744271.html
… http://jezmmm.ru/meta/shlemovana/2022/12/20/istoriya-russkoj-filosofii/